С тенью в душе

Наутро, вскоре после рассвета, в палатку вошли слуги. Опасливо косясь на меня, они вынесли прочь всю мебель и ковры. Мой вопрос, обращённый к молчаливой охране: «Может, я выйду, снаружи постою, не буду никого пужать своей особой?» долго оставался без ответа.

— Вам положено оставаться внутри, почтенный, — наконец прозвучало в ответ. Изъяснялся стражник весьма уважительно, ни нотки иронии не чувствовалось. Уже хорошо. — Они справятся.

— Jelan, please, help them, if you can.

— I have already offered my help. They refused,[7] — немедленно ответила моя азиатка.

— Могли бы сорганизовать девушке заклинание перевода.

— Она не обращалась с подобной просьбой, — хмуро ответил мне всё тот же охранник. И я укрепился в мысли, что монильцы старались делать всё, чтоб держать меня в стороне от новостей. Чтоб я сам ничего не услышал и не увидел, и чтоб сиделка, передвигавшаяся по лагерю свободнее, чем я, ничего не смогла мне «принести на хвосте». — А сейчас уже поздно.

— Уверен, что я сегодня скопычусь?

— Ни один кейтах никогда не переживал обряда.

— Ну, посмотрим, посмотрим.

— Оставьте кресло и стол. Сейчас почтенному подадут завтрак, — прозвучало в адрес мельтешащих слуг.

— Пожалуй, предпочту пережить испытание натощак, — поразмыслив, возразил я.

— Поесть напоследок — святое право любого. Тем более, вы Мониль спасли… Нет? Как угодно. Уносите стол и кресло. Хочу воспользоваться возможностью и выразить вам свою благодарность за спасение моего родного мира. Всё-таки вы чужак, и для чужака поступок очень… благородный.

— They have already buried you! — охнула Жилан, и я, к изумлению своему, убедился, что девочка уже явственно начала понимать по-монильски. До чего талантливая!

— Don’t worry, Jelan. I’ll survive. I promise you![8]

Убрав всю мебель, ковры и занавеси, слуги расстелили повсюду широкие и длинные полосы светлой, красиво переливающейся ткани. Внесли странной формы чаши, больше похожие на жаровни — широкие, кованые, на высокой трёхногой опоре; в них, наполненные водой, можно было окунуть пальцы, держа кисти на уровне груди. Появился также высокий стол, похожий на пюпитр для нот. Только не столь сильно наклонённый. Для местного аналога Библии, что ли?

Священнослужители вошли в палатку по двое; с ними был и Логнарт, но он, хмурый, замкнутый, встал у стены, у одной из шатровых опор. Передо мной выстроился клин облачённых в серое людей, лица которых выражали ожесточение и неприятие, и ни искры симпатии или там сочувствия. Дорогие ткани, обилие драгоценностей, украшавших плечи и руки этих людей, всё равно не исправляли ситуации — сходство с нахохлившимися посреди болота цаплями получилось несомненное. Один из них, в балахоне пороскошнее и в рубинах покрупнее, особенно напоминал эту птицу.

— Приветствую того, кто носит в душе семя ада, — провозглашено было со всем пафосом. Говорил тот самый, изукрашенный драгоценностями больше других священник. Должно быть, он и есть Пресвященный, местный аналог папы римского или патриарха всея Руси. Фу ты, ну ты, прямо в дрожь бросает.

— Благодарю, — пробормотал я.

— Готов ли ты принять испытание благости души, принять Бога в себя и очистить свою душу, если таковая нуждается в очищении?

— Я готов исполнить свой долг.

Формулировка была нейтральная: и себе, и другим.

Признавать себя одержимым было опасно, но и отрицать очевидное — глупо. Я смотрел в глаза первосвященнику прямо и отчасти вызывающе. Он же отлично владел собой, глаза почти ничего не выражали, при этом оставаясь вполне живыми.

— Ты можешь обратиться к Богу на свой лад и испросить у него благословения, пока мы не начали обряд, — произнёс он, помедлив. — Или же считаешь себя готовым?

— Я вполне готов.

— Традиции требуют подвергнуть испытанию любого, кто находится под подозрением, что он одержим демоном. Можешь ли поклясться, что твоей души не касалось ни одно демоническое существо?

— Нет, не могу, — после паузы ответил я. Лгать, конечно, не стоило. Да и к чему — все тут присутствующие знали правду.

— Готов ли ты сейчас доказать свою чистоту, либо же очистить свою душу от власти ада, беллий?

— Готов.

— Спаси меня, — пробормотала айн.

Мне казалось, я вижу её воочию — сухие от волнения губы, отчаявшиеся глаза. Она в меня не верила, но это не оскорбляло. Хотя и желание защищать таяло от каждого такого взгляда, обвиняющего и отчасти даже высокомерного. Однако спасать её означало спасать себя. И капризничать в этой ситуации не приходится.

— Успокойся, пожалуйста.

Мне было предложено встать перед аналоем, в шаге от него… Нет, я, похоже, зря поспешил с выводами, потому что на эту подставку никто не спешил водружать священную книгу. Вместо этого Пресвященный сбросил с плеч длинный серый плащ, мерцающий, будто парча, и, ловко свернув, набросил на аналой… Или как уж он тут называется. Потом к плащу был прислонён посох со свисающими с навершия нитками мелкого хрусталя. Красивым жестом старик стряхнул манжеты рукавов ближе к локтям и развернул руки ладонями ко мне. Похоже, он собирался вычитывать экзорцизм на память.