С волками жить

– Рис. – Она кратко кивнула, не подпуская его близко мертвым звуком своего голоса.

– Эй, разве так вообще можно?

– Чего тебе?

– Так параноишь. Что с тобой произошло в этих «местьях»? Тот старый хрыч, с кем ты ебешься, тебе мозги засрал?

– Он не старый.

– Давай-ка на него поглядим, выволакивай его, он под кроватью прячется или как?

– Его нет.

– Не ври мне. – Взгляд у него отвелся от нее, через стены, к другим комнатам.

– Ох, ладно, я забыла. Он за углом, «узи» мацает, ждет, чтоб только тебе башку отфигачить.

– Расслабься, я тебе верю. А чего ты, к черту, свет не зажжешь, мы хоть в лицо друг дружке посмотрим или как-то.

– Мне и так нравится, это романтичней, не считаешь?

– Я по тебе соскучился, милаха.

– Прошу тебя, только Элвиса не включай, сегодня-то. У меня голова болит.

– Эй. – Он поднял руки и медленно закружился перед ней. Посмотрел на нее, пожал плечами. Таков был его способ показать: я чист, я невинен. Не виновен ни в чем. В правой руке его знакомая мятая спортивная сумка держала в себе шану и аптеку.

– Как ты меня нашел?

– Все улицы соединяются, детка, просто по ним едешь.

– Ты вроде какой-то другой стал. – Вообще-то нет, но она забыла, как во всей полноте действует его присутствие. Глядя на него, она полностью онемела.

– Знаю, я просто все лучше и лучше. – Он заметил, какое у нее лицо, и рассмеялся, вновь пожимая плечами. – Так мне говорят.

– Что есть?

– Ну, есть вот это… – он приподнял сумку, – …и вот это, – показывая пальцем с невероятно длинным ногтем на свою промежность.

Она двинулась к нему без единого слова, будто кто-то делал вид, что ходит во сне, упала перед ним на колени и расстегнула ему штаны, стащила их ему до носков, все это время не сводя взгляда с глубины его глаз, но ничего не выдавая взамен, – так, знала она, ему и нравится.

– Что это? – спросила она. Мошонка его была туго обмотана куском белого шнурка так, что связанные яйца, распирая натянутую и обритую кожу, напоминали доли-близнецы нелепого миниатюрного мозга.

– Когда постучу тебе по голове, дернешь за веревочку.

– Сильно?

Он раздраженно глянул поверх ее головы.

– Будто свет включаешь.

– А больно не будет?

– Вот и поглядим.

Немного погодя он ей сказал, что можно прекратить.

– Это как играть с мокрой резиновой сосиской, – пожаловалась она. В такой ситуации ничего нового, кроме веревочки. – А можно все равно подергать?

Дернула, и он отозвался:

– Бип-бип.

Затем Рис расстегнул свою спортивную сумку и показал ей громадные горсти заряженных пузырьков.

– Даешь вечеринку, – провозгласила она.

Позднее (что б это ни значило применительно к точке, затерявшейся среди извергающихся туманностей времени) он растолковал, что шнурок – приспособление, напоминающее ему об этости его тела. Люди больше не сознают действительностей плоти. А если личность, будь она мужской или будь она женской, поддерживает недостаточно активный симбиоз с жизненно важными органами тела, то такое тело станет подвержено вмешательству чужих. Его займут чужие из правительства. Стало быть, простые инструменты, вроде веревочки и различных контролируемых веществ, необходимы для того, чтобы не закрывались важные каналы к твоей биологической основе.

– Да, – сказала она. – Я в это верю.

На лице его возникали новые блики. Да, теперь она видела ясно, переживала все таким, как оно было.

– У тебя симпотные уши, – сказала она.

Рука его потянулась к ней, каждый волосок – отдельный индивид, особо вложенный в яркую кожицу, чтобы ей приятно было смотреть.