С волками жить

Он нагнулся и резко вытряхнул на мокрый бетон, в темные лужи учебники колледжа на целый семестр, комки кое-какой одежды, немного упаковок еды – жалкую кучку студенческого мусора. Надраенный черный носок штата поворошил «Введение в западную цивилизацию», «Отелло», «Современную биологию».

– Знаете, что перемещаться автостопом по федеральным трассам нельзя.

– Я не ехал стопом.

Инспектор подобрал «Общую бухгалтерию», прочел на внутренней стороне обложки: Б. Прах. Швырнул книгу обратно в кучу.

– Что это? – Потыкав в плосковатый металлический контейнер.

– Банка «Стерно».

– Это?

Он пригляделся, словно рассматривал этот предмет впервые.

– Резиновая мышь, – ответил он.

Инспектор наблюдал за ним.

– Ладно, я даже спрашивать не стану. – Полицейский сделал шаг в сторону. – Хорошо, мистер Прах, теперь будьте добры принять положение, пожалуйста?

Он выступил вперед, уперся ногами и нагнулся над теплым капотом всего в нескольких дюймах от водителя с глазами, что как изюм в шоколаде, курившего за лобовым стеклом, под его влажной одеждой плоть ежилась от касаний чужих рук, а одеколон инспектора пах голубым льдом и детской присыпкой. Он вытерпел.

Инспектор прекратил и сделал шаг назад.

– Благодарю вас, мистер Прах. Пожалуйста, соберите свои личные вещи, и я вам сообщу, что мы с моим напарником сейчас сделаем. Сейчас мы доедем по этой дороге до съезда на Вейлтаун, а там развернемся и приедем назад, и когда окажемся здесь, мы рассчитываем, что вас и вашего йо-йо на нашей трассе больше не будет. Не разочаровывайте нас.

Инспектор уставился на него так, будто немигающий взгляд был единственным выражением воли, истиннейшей формой понимания, и движения под кожей их лиц отражались друг в друге тесно, нос к носу. Миг затянулся, истончал, разломился на что-то новое, не такое опасное – на взаимное воздание должного непризнанному друг в друге. Инспектор коснулся козырька своей фуражки и вернулся в поджидавший крейсер, где что-то сказал водителю, который рассмеялся, пока они оба не засмеялись, наблюдая, как он собирает свои пожитки, вновь набивает их в драный рюкзак Университета Флориды, который закинул потом на одно округло выставленное плечо и направился под проливной дождь. Но стоило задержавшемуся патрульному автомобилю наконец проплыть мимо, а задним габаритным огням медленно раствориться в черной микстуре ночи, он повернулся и пошел назад, вернулся за тем ножом.

Пустой свет зари застал его с вытянутой рукой на уклоне въезда. Из свалявшегося неба сдувало мелкую дымку; запечатанные машины спешили мимо, размеренные, как дворники, царапавшие им лобовые стекла, шелест шин по влажной мостовой – словно ленту сдирают с перевязки. Подушечки его пальцев побледнели и сморщились, а ноготь большого, который он выставлял миру этим серым утром, сгрызен был до мяса и сильно потускнел – сколок металла, безразлично приделанный. Свое положение он поддерживал много часов липкой темноты и невнимательного движения – и не удивился, не исполнился благодарностью, когда просто ради него до длинной вздыхающей остановки скользнула сверкающая цистерна, чистая, как и то молоко, которое везла. Он рысцой подбежал к кабине, где дверца распахнулась, явив ему водилу – тот перегнулся над сиденьем из потрескавшейся кожи и пригласил его «запрыгивать», перекрикивая бас затейливой стереосистемы.

На водиле были бейсболка «Кливлендских индейцев»[40] и красная фланелевая рубашка, выгоревшая до телесно-розового, один рукав аккуратно закатан выше локтя, другой, незастегнутый, болтается на запястье. Темные волосы его толстой косой свисали на спину. Руки он облек в старую пару садовых перчаток. Со всех сторон под любыми углами выставляли и надували губки голые женщины, их невозможно совершенные тела вырезали ножницами и приклеили к любому доступному дюйму внутренности кабины – современная фотографическая разновидность форм, нарисованных на стенах пещеры древними невообразимыми руками.

– Ты там хуже битой собаки смотрелся, – заметил водила. Проверил зеркальце и плавно вывел рокочущую громаду на полосу движения.

Стопщик пожал плечами.

– Бывало и лучше. – За один миг он уже знал все, что можно было знать: о водителе, об устройстве тела, о пределе прочности души на разрыв – остальное было несущественными подробностями, – и ничего в этом особом знании не содержалось в словах или не касалось их, ни говорения, ни думания ими. Любопытство его удовлетворилось. Особой нужды разговаривать не было. Он с преувеличенным интересом наблюдал, как под капот убегает дорога, словно бы слишком робел или стыдился предъявить характер своего взгляда на осмотр другому. Его маленькие болтавшиеся кисти тряслись между ног от дрожи двигателя. Никаких мыслей он не думал. Ум его лежал совершенно открытым для отпечатка этого мгновения. Важно быть спокойным.

– Дождь отсюда до Чикаго, – сказал водила.

– Мерзкий день.