С волками жить

– Идите пока с Дэфни. Пожалуйста, мамочка занята. – Она близка к тому месту, где живет черная дрянь, ближе, чем ей хочется, к тому, чтобы сильно шлепнуть дочь по лицу. Она готова отправить их обоих в преисподнюю «Фишер-Прайс»[11] и тут улавливает еще один внутренний взгляд: Мама одета в тряпье, сношенное и прогнившее, как взлохмаченные пряди обмотки мумии, и сидит она, наподобие Шекспирова короля, на троне, сработанном из ободранных от коры веток деревьев и подвешенном в пылающем цилиндре бело-голубого света. На голове у нее либо рога, либо телевизионная антенна. Она поднимает ссохшееся свое тело, вот-вот заговорит… Виденье это чересчур ужасно, нельзя его созерцать. Ро откручивает оба крана и дает воде омыть ей руки.

Когда она возвращается к обществу, неуклюже задвигая дверь и ничего не расплескав на груженом подносе, беседа вдруг смолкает. Историю она читает у Джерри по лицу. Ладно, хочется выпалить ей, у меня дети. Что с того? Она передает кукурузные чипсы. Томми спрашивает, кто такая Дэфни. Джерри изучает меловые каракули и мазки стиралки, оставшиеся на синей доске, а неповоротливое солнце бредет домой после уроков. Ро погромыхивает игровыми кубиками льда в своей выпивке, печально смотрит в стакан.

– По-моему, эти дайкири слишком сладкие.

– О нет, – возражает Джерри, – отличные они. Все как надо.

– Джерри любит сахар, – говорит Томми. – У нее от него приходы.

– Воистину. – Запрокинув голову, она демонстрирует это долгим театральным глотком.

Ро созерцает Джерри с чрезмерно внимательным выражением того, кто на самом деле не слушает. Ее скрутило завистью, она воображает, как присваивает красоту этой другой женщины и прилагающиеся к ней силы, воображает, как ходит в ее латах день, неделю, сновидческое время упоительного возмездия. Она воображает, как воспримут на работе. Новую и улучшенную. Она воображает свою жизнь. Жизнь ее изменится. Целиком и полностью.

– Мммммм. – Томми раскусывает начо, с которого каплет, рука подставлена чашкой под подбородок. – Это фальшивый сыр?

Ро не знает, что ответить.

– Чтоб такое сделать, нужно брать только фальшивки, – поясняет он. – Настоящий никогда таким вкусным не бывает.

– Я честно не знаю, – отвечает она. – Что-то в банке, ставишь в микроволновку.

– Фальшивка, – одобрительно объявляет он. – Очень здорово. – Томми тянется еще за кусочком, откидывается на стуле так, чтобы открылся вид на максимально оголенные ноги Роды. Об этих ногах он думал, ведя сюда машину, и полагает, что еще долго и прибыльно может на них медитировать.

– Томми что угодно съест, – провозглашает Джерри, – если только оно привязано.

– Ну, – быстро говорит Ро, – может, лучше бы соус сделать самой, но, если честно, у меня не было времени.

– Ой нет, я не в том смысле… Прости, Ро, я совсем не это имела в виду. Они на самом деле очень даже. Такие мы и дома едим. – Она сует образчик себе в зубы и одобрительно жует.

– Не обращай внимания на даму с заиканием, – говорит Томми. – Она следующая в очереди за новым мозгом.

– Ладно, сладенький, варежку закрой.

Томми салютует своей жене влажным стаканом. Под столом смещаются и вытягиваются ноги. В молчании громкость фонового шума вздымается заметнее, где-то в поле слышимости воют и громыхают далекие гитары и барабаны.

– Детки-металлюги, – объясняет Ро, – новенькие у нас в квартале.

– Отпад, – говорит Томми.

Взгляд Джерри подчеркнуто смещается от ближайшего белого дома справа к ближайшему белому дому слева.

– Соседи! – восклицает она. – Не знаю, смогу ли я когда-нибудь к этому привыкнуть.

– Да, – соглашается Ро, – иной день и впрямь это непереносимая клаустрофобия.

– Должно быть, это как жить в аквариуме. – Джерри понижает голос. – Подумать только, сколько народу может наблюдать за нами в эту минуту.

– Стараюсь не думать.

– А у нас там по ночам даже ничьих огоньков не видать.

– И никто не услышит, как ты кричишь, – нараспев произносит Томми голосом из фильма ужасов[12].

Джерри кривится и снова поворачивается к Ро.

– Вам с Уайли нужно скоро опять к нам выбраться – посмо́трите, что мы сделали с кухней.

– И с амбаром.

– И с садом. В грязи на коленках ползали все чертово лето.