С волками жить

— Ага, ага. Минутку.

— Я даже не знаю, какой сегодня день недели. — Она с тоской взирала на экран. — Без телевидения нет времени.

— Не говори мне, о чем я думаю. Даже не пытайся.

— А?

По всему полу в безжалостном свечении зари высился отталкивающий пейзаж несвежей одежды, потерявшейся обуви, пластиковых пузырьков с красными и синими колпачками, удостоверений личности и кредитных карточек, как липовых, так и настоящих, сигарет, журналов, газет, банок, чашек и пенопластовых коробок из-под бургеров. При свечах эта колоритная мешанина текстур и очертаний казалась интригующей. Он встал и без единого слова вышел из комнаты. Она осталась на матрасе читать и перечитывать все тот же обтрепанный номер «Людей»[29], и звезды все улыбались ей, небеса были дружественны к пользователю, и у обочины стояли лимузины. Он вернулся. В театрально завивающемся плаще снежного дыма.

— Ты когда-нибудь дул лунный камень? — спросила она.

— Лунный камень? Это еще что?

— Новое.

— Я видел все, что на улице ходит. Ни про какой лунный камень и не слышал.

— Это потому что новый, прям сейчас.

— Да ну?

— Это астронавты втыкают. Одобрено НУАК[30]

.

— Добудь.

Затем неопределимая странность, что до этого плесенью ползла через окна, разрешилась, и настала ночь. Опять.

— Ого. — Она с трудом поднялась на ноги, не в состоянии справиться с ответственностью прямохождения за пределами обезьяньего приседа, и вот из этого положения созерцала чудеса планетарного вращения. — Прямо мимо этого дня проскочила. Теперь быстрее дней.

— Что?

Она вновь обмякла на матрас, как сдувшийся шарик.

— Что ты сказала?

— Когда я была маленькой, — начала она, и громадные глаза ее все еще были полны того, что она узрела за тем черным окном.

— Ох святый боже.

— Когда я была маленькой, мне хотелось — больше всего на свете — сбежать с карнавалом.

— Прошу тебя. У меня с сердцем плохо будет.

— Знаешь же такие сомнительные карнавалы, каждое лето они приезжают на парковку за торговым центром? Те же никакущие аттракционы, из года в год все те же убогие призы, но каждое лето мы не могли дождаться туда попасть в первый же вечер, как только они открывались. И каждый вечер те девушки, которые в ларьках там работали, ух — нам их только дай. Бобовый пуф. Дротики. Воздушка. Шарик от пинг-понга в аквариуме с золотой рыбкой. Я их изучала. Как они движутся, какие у них лица. Мы тут о штукатурке на лице говорим — и о таких стеклянных глазах, какими прямо на тебя смотрят, но не видят. Тела у них всегда были твердыми и костлявыми, и будь уверен, по крайней мере, одна всегда оказывалась рыжей, а у всех из джинсов торчало по пачке «Мальборо», и никто им был не указ, и о тебе они были невысокого мнения, когда ты шаркал мимо, набив себе рожу сахарной ватой. Мне так хотелось быть одной из тех девчонок, носить на бедрах засаленный фартук с мелочью и отращивать себе жесткое лицо под теми желтыми огнями и карнавальной вонью, и орать оскорбления всем квадратным.

— Ага, — сказал Мистер Компакт, — тебе просто хотелось посидеть на «кукурузной собаке»[31]

.

Той ночью она тоже не спала.

— Мы на задании, — напомнил ей он.

Поутру, когда вновь чудовищно объявился свет, она оказалась в позе балерины у окна, в раздумьях, как это красиво, это день розового торта. Оделась из ближайшей кучи и сказала:

— Пора выдвигаться, туристы. Пошли, нам пора. Кино, мы идем в кино, папаша. — Папаша же почти всю ночь провел на шухере в гостиной, наблюдал, как корчатся деревья.

— Минуточку.

Много часов спустя Латиша и Мистер Компакт вынырнули из тенистого дома на жаркую ослепительность разгара дня, облаченные словно в горный поход — во много слоев одежды, какой обычно не увидишь до поздней осени, трезвые лица защищены от болезненных лучей и пристального осмотра согласованными парами дорогих итальянских солнечных очков. Покрыв редкую поросль на голове Мистера Компакта неоново-синей бейсболкой с золотым лоскутом «Начала сеанса»[32] на тулье. Машина — немытый, ненадраенный, решительно неновый зеленый «Форд Галактика» — пеклась на подъездной дорожке.