С высоты птичьего полета

Мы и сами претерпевали метаморфозу. Дала всходы посеянная гласность. Если в начале, по соображениям какого-то государственного порядка, мы называли себя сотрудниками Института космических исследований, а затем экспертами Главкосмоса, то, наконец, по-настоящему, работниками Научно-производственного объединения «Энергия» – славного королёвского КБ.

В начале проекта мы с удивлением заглядывали за решетку во Двор Наполеона. Там сквозь строительные леса вырастал из земли кристалл Пэя-полукитайца, полуамериканца, талантливого архитектора.

Наконец, мы увидели кристалл – КГК – обнаженным, в потоках света. Это был теперь новый вход в Лувр. Стекло его делалось постаринному, в печах, затем его полировали, что придало ему необыкновенную прозрачность. Пирамиду Пэй разместил в центре тяжести Лувра. Под землей в разные стороны расходились его экспозиции, а само его здание сохранилось в неприкосновенности. И это характерно для Франции – сохранение былого, целесообразного, пустив через него новые ростки.

Через полгода – столетие Эйфелевой башни. 325 миллионов франков отпущено на подготовку 200-летнего юбилея французской революции. Ряд французских историков назвали ее «колыбелью тоталитарных режимов», по американской версии она – следствие американской войны за независимость.

Всё это будет в грядущем «году змеи», а пока завершается этот год. Для меня он – круглая дата, тридцать лет в ракетно-космической технике.

Тридцать лет минуло с того далекого солнечного дня, когда я сидел, размышляя над механизмом бомбового замка, в одной из комнат недавно созданной проблемной лаборатории, когда в дверь комнаты просунул голову мой однокашник по институту Аркадий Звонков.

Лишь год минул со старта первого спутника, и всё, связанное с космосом, притягивало и интриговало. Затем была встреча с молодым коллективом и нос к носу с Мстиславом Всеволодовичем Келдышем, а через год полёт станции «Е-2», сфотографировавшей обратную сторону Луны, затем переход в КБ к Сергею Павловичу Королеву, где и прошла моя производственная жизнь.

Минуло время, и новый поезд стучал по рельсам международного сотрудничества. В нём были новые люди – свои машинисты, пассажиры, кондукторы, а из прежнего состава – директором проекта Лабарт. Мы иногда встречаемся, улыбаясь улыбкой Моны Лизы, уголками губ, из вежливости. И от старых времён осталось разве что воспоминание, как улыбка чеширского кота.

«Все прошло, как с белых яблонь дым». Связи нестойкие распались. Сгинула с моего делового горизонта «выдающаяся представительница советской космонавтики» А. Котовская. Канул с Главкосмосом другой «выдающийся представитель» – Е. Богомолов, вышел в послы Великого Герцогства Люксембург Чингиз Айтматов (думаю, зарождение этого сюжетного поворота мы встретили в парижской посольской лавке).

Всё, что висело в «первом акте» пресловутым ружьем, получило продолжение. Завязались в тесный узел: «Арагац», Армения, Эстония. Все «ружья» выстрелили (даже в мелочах). Думал ли я, глядя на торжествующих парижских гаврошей или избирателей в день выборов на площади Капитоль, что через несколько лет в августе 1991 сам подниму перед российским «белым домом» разведенные пальцы – победа.

Мы проходили азы международного сотрудничества, когда всё было так неорганизованно. Многое приходилось готовить в одиночку – создавать каждый документ и писать протокол, грузы встречать и принимать прибывающих коллег, кормить их за свой счёт, а иногда даже приглашать их в ресторан. Нет, у нас не было тогда парка машин, а помещения для встреч использовались случайные. И слава нам – мы сумели всё это перенести и считаем себя мини-атлантами. И теперь, когда при нас жалуются (как тяжело в следующем международном проекте), мы молчим, усмехаемся (всего-то включить в станции несколько приборов – «утюгов»), пожимаем плечами – мы всё это по первопутку прошли.

Увы, наивно считать себя в наши дни первооткрывателем. Жизнь неизбежно щелкнет тебя по носу и в малом, и в большом. Я, например, считал себя изобретателем «вязанки хвороста» до тех пор, пока не попали мне на глаза вырезки из французских статей. В них и встретилось странное слово «fagot». И это, оказывается, был совсем не музыкальный инструмент и не Фагот свиты Воланда, а в переводе с французского – «вязанка хвороста» (описание конструкции «Аэроспасиаль»).

Мы, конечно, в глазах коллег выглядели обществом парадоксов. При пустых магазинах – одеты и накормлены, при проблеме жилья – у многих по паре квартир (городская и загородная). Мы бедны, но возим бесплатно богатых в космос.