Са-на-то-рия

Именно тогда Гдов узнал про знаменитый для Москвы день 16 октября 1941 года, когда фашисты оказались уже на самых подступах к столице и в городе началась знаменитая паника, за описание которой в самиздате можно было спокойно схлопотать статью 190 – прим. УК РСФСР («Заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй»).

16 октября 1941 года. Когда… когда весь день не ходило метро единственный раз за его историю и десятки тысяч москвичей пытались вырваться из города, на Лубянке жгли архивы, шпана грабила магазины, разномастные начальники драпали впереди всех, тут же, как чёрт из коробки, возникла какая-то подпольная организация «Союз спасения Родины и революции», призывавшая сбросить «жидомасонскую клику Сталина»… когда в опустевшем без коммунистов ЦК ВКП (б) были взломаны замки, разбросаны бланки и другие секретные бумажки, когда писатель Фадеев докладывал Сталину, что поэт Лебедев-Кумач, автор песни «Идёт война народная, священная война», привёз на вокзал две машины вещей, не смог их за двое суток загрузить в вагон, отчего и сошёл с ума… когда директор одного из мединститутов смылся вместе с кассой, бросив сотрудников, студентов и госпиталь с ранеными бойцами… когда спирт спускали в канализацию, а мигом появившиеся разбойнички грабили путников, ну прямо как во времена Юрия Долгорукого…

Обо всём этом Гдов узнал не из самиздата и не тогда, когда на советскую землю пришла перестройка, а вот именно что осенью 1964 года, пятьдесят лет назад. Случилось это так: 16 октября 1964 год квартирная хозяйка вдруг взялась угощать бедных постояльцев чаем, «останкинскими» пельменями из пачки, водкой «сучок», а когда напилась, то вдруг зарыдала, достала из глубин комода фотопортрет ушастого низколобого паренька в рубашке с отложным воротничком. И сказала, что это – её сы́ночка, который был комсомольцем, любил Родину, товарища Сталина, добровольно пошёл в военкомат, но во время паники вернулся домой к безмужней матери (отец сидел да в заключении помер), к маленькой сестрёнке, и его вскорости расстреляли за дезертирство, как только всё улеглось и московские большевики вновь оказались на коне, с которого Гитлер их чуть было не спихнул.

Дико было юноше Гдову слышать всё это. Ведь он приехал в Москву из Сибири, гордился тем, что его земляки грудью заслонили столицу, и вот надо же – такая странная информация. Так ведь можно договориться и до того, что в блокадном Ленинграде ответственные коммунисты обжирались печеньем и икрой, тогда как народ, именем которого так любят клясться все идеологические жулики, трупы на саночках возил и примеривался к людоедству. За это ведь тоже полагается какая-нибудь статья даже сейчас. Правда, товарищи?

– Пау-пау, – сказал кроткий идиотик, обняв бабушку.

Вот тут-то осенью 2014 года и раздались залихватские звуки баяна, и неизвестная Гдову пожилая женщина в солнцезащитных тёмных очках, но с инвалидной клюшкой, вдруг вывела безо всякого смущения:

Меня милый не целует,Говорит: «Потом, потом».Я иду, а он на печкеТренируется с котом.

Но это ещё что! Другой старушечий голос вдруг подхватил:

В санатории была,Там меня обидели.

Всех старух в кусты водили,А меня не видели.

Тема эта оказалась актуальной, и Гдову довелось услышать другой вариант этого же текста:

В санатории была,Всего насмотрелася.Под кусты не затащили,А ведь так хотелося.

Ознакомился он также и с новой версией песни на слова крестьянского поэта XIX века Ивана Сурикова про тонкую рябину, которая хотела «к дубу перебраться»:

Но однажды ночьюСтрашный шум раздался.Это дуб влюблённыйС места вдруг сорвался.И от той любовиКлён такой родился,

Что Мичурин плакал,А народ дивился.

И наконец:

– Калина красная, калина вызрела, – вдруг грянул нестройный, но дружный хор под руководством неугомонного седого баяниста Николая Михайловича, который имел полное право сказать про себя «да меня здесь в «Пнёве-на-Нерехте» каждая собака знает».

Потому что родился здесь, жил и помрёт. Куда ему ещё деваться?

А Гдов закрыл глаза и перенёсся на сорок лет назад, в осень 1974-го, когда на колхозном рынке сибирского города Абакана внезапно узнал из обрывка газеты о смерти Василия Макаровича Шукшина.