Сабанеев мост

Это был новый для меня жанр, своего рода эссе, где я, в частности, процитировал Сент-Экзюпери, который написал об увиденных им в одном из путешествий нищих детях: «В каждом из них, быть может, убит Моцарт».

Статья была признана лучшим материалом месяца, мне был выписан повышенный гонорар.

– Жаль, – сказал я Киселеву, – что не могу прочесть ее в окончательном виде.

– Она практически не подверглась правке, – успокоил меня Киселев, – я изменил там лишь одно слово.

– Что именно?

– Я заменил Экзюпери Горьким. Все равно Экзюпери там никто не читал.

Я промолчал. Циничная суть советской журналистики, пропагандирующей социализм и советский образ жизни, для меня давно была понятной. Даже в моих далеких от политики статьях мне приходилось непроизвольно включать самоцензуру. Желание бросить инженерную специальность и переключиться на журналистику постепенно иссякло. Перемена взглядов совпала с переходом на новую работу.

Когда я подал заявление об уходе, меня вызвал главный инженер завода Огарев. Расставаться с молодым специалистом заводу не хотелось.

– Почему вы уходите? – спросил он. – Что вас не устраивает? Мы можем подобрать вам на заводе другую работу.

– Спасибо, – сказал я, – но мне хочется поездить по стране, узнать жизнь. На заводе таких возможностей, к сожалению, нет. Я перехожу в проектный институт.

– Что ж, – сказал Огарев, – удерживать вас не имею права. Желаю вам успехов на новой работе.

Новой работой был литейный отдел Гипроавтопрома, куда меня рекомендовал уже упоминавшийся мной Виктор Соколовский.

– Плохо, что ты не вступил на заводе в партию, – сказал Виктор. – В институте это сделать труднее.

Виктор был директором завода киноаппаратуры и, конечно, членом КПСС.

– Большого желания становиться в очередь к кормушке у меня нет, – ответил я.

– Вот плоды интеллигентского воспитания, – проворчал Виктор. – В нашей стране беспартийному инженеру, да еще с твоей фамилией сделать большую карьеру почти невозможно.

Это была общеизвестная истина, и я невольно вспомнил его слова много лет спустя, встретившись со своим однокурсником Игорем Лецким. В Станкине мы с ним были приятелями; мне импонировали его беспечность и общительность, его привлекала моя готовность прийти на помощь при выполнении курсовых работ, ибо он к наукам склонности не имел и был отпетый лентяй. После окончания института мы не встречались, хотя жил он рядом со мной в Рахмановском переулке. Из газет я знал, что он стал партийным деятелем, освобожденным секретарем парткома большого станкостроительного завода «Красный пролетарий». Для человека его склада, легкомысленного, крикливого болтуна, это было подходящее занятие.

Он позвонил мне неожиданно, предложил встретиться, и мы пошли ужинать в кафе на Неглинной напротив тыльной стороны Малого театра, где теперь выстроена гостиница Hyatt. Оказалось, что его партийная карьера закончена и он ищет новое место работы. Видимо, он в чем-то серьезно провинился, ибо с выборной должности такого масштаба был бы естественным переход на хлебное место в аппарат московского горкома КПСС. Кто-то из наших однокурсников, зная, что в названии моей должности стоит слово «главный», и решив, что я очень влиятельный человек, посоветовал Лецкому обратиться ко мне. Было забавно увидеть, как он изменился в лице и скис, узнав, что я беспартийный, и сделав мгновенный вывод, что он зря потерял время, потому что мое положение не может быть настолько высоким, чтобы я имел возможность устроить его на выгодную работу.

К слову, он все же получил желаемое, став маленьким начальником в системе Госснаба, где можно было не без пользы для себя заниматься распределением дефицита.

Будущий Чернин

В Гипроавтопроме меня начали величать по имени-отчеству; мне было двадцать шесть лет, я был смущен, но быстро привык. Институт занимался проектированием заводов автомобильной и подшипниковой промышленности, был создан в 1929 году, и его специалисты прошли школу пятилеток. Размещался институт на третьем и четвертом этажах старого здания напротив Третьяковской галереи, а на втором этаже находился районный суд. На общей лестнице, которой пользовались не только сотрудники института и судейские люди, но и все посетители суда, в том числе и не добровольные, стоял густой, неистребимый запах милицейского обезьянника. Теперь, то есть в 1960 году, автомобилестроение было в загоне, деньги на его развитие давали скупо, поэтому значительная часть проектов ложилась на полку. Со времен пятилеток коллектив сильно постарел, и на комсомольских собраниях я чувствовал себя султаном среди копировщиц. Через несколько лет в автомобильную промышленность устремился денежный поток, началось проектирование Волжского автозавода, коллектив увеличился и помолодел, институту построили большое здание, и началась новая, интересная жизнь.