Саботаж

– Вы ее больше не видели?

– Нет.

– А что вам о ней известно?

– Ничего. – Коваленко помолчал. – Центр подтвердил прибытие. И больше я о ней не слышал.

– Она жива?

– И этого я тоже не знаю. Поверьте, я говорю правду.

– И даже не пытались выяснить ее судьбу?

– В том случае, если дело приняло скверный оборот, мое вмешательство ей бы не помогло, а вот мне бы навредило. Лучше отстраниться.

– Ну да.

– Благоразумней.

– Понимаю.

– В этом я не сомневаюсь.

Вверх по реке двигался зеленый фонарик самоходной баржи, а вскоре донесся и шум мотора.

– В нашем с вами деле существует математически выверенный закон, – спустя мгновение сказал Коваленко. – Люди, наделенные патриотизмом, верой и моралью, в конце концов терпят поражение гораздо чаще тех, кто всего этого лишен.

Они стояли и смотрели на черную тушу, скользившую мимо, до тех пор, пока зеленый носовой огонь не сменился белым кормовым.

– В последний день она мне кое-что рассказала про вас, – сказал русский, когда баржа скрылась за изгибом реки. – Детали операции по освобождению лидера Фаланги, подробности танжерской истории. Она всегда говорила о вас с подчеркнутой, даже несколько чрезмерной холодностью. С таким отчасти отчужденным, что ли, уважением. Любопытно было наблюдать. Вот тут мне и пришло в голову спросить, почему она вас не убила.

– Попыталась. Не вышло.

– Да. Мне она ответила то же самое.

Коваленко затянулся в последний раз и швырнул окурок в воду.

– Забавный народ эти женщины, а? В наших с вами историях Ева – не единственная…

Фалько вздрогнул от неожиданности:

– Вы о чем?

Огни с противоположного берега блестели, отражались в глазах Коваленко. Он повернулся к Фалько, но ответил не сразу:

– Она сказала, что вы хороший агент. Однако, сдается мне, по каким-то причинам слегка вам польстила. Переоценила ваши аналитические способности. Вы не спрашивали себя, какова роль Эдди Майо в деле Баярда?

– Зачем бы мне?..

– Что же, и адмирал ваш ничего не говорил?

– Абсолютно ничего… – Фалько задумался, стараясь припомнить. – А что он должен был сказать?

– Известно ли вам, что британская разведка внесла свой вклад в дело Баярда, подтвердив ложные сведения?

– Ну, что-то такое слышал…

– Англичане со своим обычным цинизмом изображают нейтралитет, а сами втихомолку ведут собственную игру. Гитлер им представляется символом национального возрождения, и им куда интересней вернуть кредиты, выданные Сити, чем слушать барабаны войны… Симпатизируют фашистам и содействуют им при каждом удобном случае.

– И что же?

– А то, что история с Баярдом – этот самый случай и есть.

С этими словами Коваленко круто повернулся и не спеша направился к туннелю. Сбитый с толку Фалько тоже швырнул окурок в воду и еще какое-то время смотрел русскому вслед. Потом, словно очнувшись, двинулся за ним и, догнав, услышал:

– Эдди Майо работает на МИ-6.

Фалько резко затормозил, словно наткнувшись на невидимое препятствие:

– Не верю.

– А вы поверьте. – Коваленко тоже остановился. – Работала уже год назад, в Испании, когда снимала репортажи о боевых действиях. Не знаю, был ли ее роман продиктован искренним чувством или оперативной необходимостью, но все это время она информировала британцев о Баярде, а те в свою очередь делились кое-чем с испанцами и немцами.

Фалько стоял в оцепенении. Последние кусочки мозаики сошлись, точно совпали друг с другом, и от этого он чувствовал себя полным идиотом.

– Судя по всему, она и раньше знала – или, по крайней мере, подозревала, – что вы агент франкистов, – сказал Коваленко.

Фалько думал как раз об этом. Именно об этом.

– Да, это объясняет кое-что в ее поведении… – Он поднял голову и с мостовой, блестевшей от росы, как лакированная, перевел глаза на Коваленко: – Вы в самом деле считаете, что мое начальство об этом знало?

– Ни минуты не сомневаюсь.

Они вошли в туннель. И снова в темноте слышались только шаги.

– Мы думаем, что знаем женщин, а вот оно как бывает… Посмотришь иной раз повнимательней и такое увидишь, что кровь в жилах стынет.

Фалько наконец решился задать вопрос:

– А как с ней будет теперь, после того как Баярд…

– Скорей всего, никак не будет. Ни с ней, ни ее самой.

Эти слова были произнесены безличным тоном. Без оттенков. И Коваленко больше не раскрыл рта, пока не вышли из туннеля. Охранники терпеливо и покорно ждали там, где он их оставил, – под деревьями, в самой густой тьме.

– Тут ведь еще затронута моя репутация, имейте в виду, – сказал Коваленко. – Все на свете пребывают в уверенности, будто советских околпачили. А точнее – лично меня. Все – вы, нацисты, британцы… Да, я решил теперь вести собственную игру, но выглядеть дураком не желаю. Это вопрос самоуважения.

Он по-прежнему говорил ровно и монотонно, ничего не выделяя интонацией, никак не проявляя чувств. И от этой непроницаемой объективности произносимые им слова обретали особенно зловещий смысл.