Сад

«Заметила, что мне опохмелка требуется! Кр-расота!» — улыбнулся Семён, довольный во-время сделанным приглашением, и, впереди хозяйки, вошёл во двор Скрипуновых.

3

Узнав гостя по гулким шагам, что напоминали самого Сергея Макаровича, Лиза, ссутулясь, убежала в горницу и захлопнула за собой створчатую дверь с темнозелёными петухами на филёнках:

— Сюда нельзя. Погодите немножечко там.

В кухне у Скрипуновых было всё так же, как запомнилось с детства: над головой — полати, справа — печь, слева — большая лохань, над ней — умывальник, похожий на тыкву; в переднем углу на полочке — бурая икона какого-то святого с прильнувшими к ней мёртвыми мухами. В доме пахло кислым пойлом, в щелях шуршали тараканы.

— О хороминах-то заботиться некогда, мы завсегда на работе да на работе, — объяснила хозяйка и попросила: — Не осуждай.

— Я ведь не гостем к вам, просто по-соседски.

Нет, гостенёк да самый дорогой! — Фёкла коснулась руки Семёна и, повернувшись так, что юбка раздулась огромным колоколом, побежала в погреб за пивом.

Створчатые двери чинно распахнулись, из горницы вышла Лиза в трикотажном жакете, в туфлях; рассмеялась с притворной стеснительностью:

— Теперь здравствуйте!

— Здравствуй, Лиза! — Семён принял её потные пальцы в правую руку и, прихлопнув сверху левой, повторил: — Здравствуй!

Мать внесла большой деревянный жбан. В доме запахло мёдом и хмелем.

Лиза, высвободив руку, пригласила гостя в горницу. Там в одном углу стоял стол, в другом — кровать с двумя горками подушек. За ними виднелись на отчаянно-зелёном полотняном коврике розовые лебеди с дико изогнутыми шеями.

— Вот не знают охотники, куда ходить за дичью! — добродушно рассмеялся Семён, кивнув на лебедей.

— Не глянется коврик-то? — озабоченно спросила Лиза. — Верка вот так же посмеялась: «Лебеди пьяные!»

— А ведь правда походят на пьяных!

— У вас с ней и вкусы одинаковые!

— Не поминай про неё.

— И не буду. Нет охоты.

Сели за стол. Фёкла наполнила стаканы пивом, чокнулась:

— Пробуй, соседушка, квасок.

Сама отпила немного, поставила стакан и ушла на кухню, чтобы нарезать хлеба и огурцов.

— Груздочков, мама, принеси, — попросила дочь.

— А ты не забывай тут без меня гостеньку подливать, — подсказала Фёкла. — Ежели стакан обсохнет — губы обдерёт. А у заботливой хозяюшки такого не бывает…

От холодного пива головная боль утихла. Оно освежило горло, и Семёну захотелось говорить без умолку, а о чём — это безразлично.

— Ты почему не ходишь в клуб? — спросил он девушку.

— Когда мне ходить-то? От зари до зари — на работе.

— Вечерами попозднее. У нас — курсы по танцам. Под мой аккордеон — красота!

Мать принесла тарелку груздей; укорила дочь:

— За стаканом не доглядываешь! Гостенька худо потчуешь. — И снова наполнила стакан до краёв; Семёна спросила: — Теперь по бригадам будешь ездить?

— К нам — почаще, — пригласила Лиза.

— У нас клуб не передвижной. Обслуживаем на месте. Я скоро в город уеду. Что мне тут околачиваться попусту? Там буду огребать вдвое больше…

— Ой, да что ты, соседушка! Так маленько погостил у родителев… — Фёкла налила по третьему стакану: — Выпьем по маленькой. Без троицы-то дом не строится!..

— А без четырёх углов не становится, — отозвался гость: — Это я знаю…

Хозяйка подливала с шутками да прибаутками. Жбан опустел. Семён поднялся из-за стола, покачиваясь; глянув на стену за кроватью, усмехнулся:

— Лебеди… того… стали ещё пьянее!

— Они протрезвятся, — поддержала шутку Фёкла. — Ты приходи поглядеть на них. По-соседски, запросто приходи. В любую пору. Гармошку свою заграничную приноси. Поиграешь Лизаветушке. Я вам песни прежние спою, каких ты нынче ни от кого не услышишь. Хороводные, вечерочные, свадебные — всякие песни!

Семён обещал заходить. У Скрипуновых он чувствовал себя непринуждённо и легко, как дома, когда там не было отца.

— Завтра… — пригласила Лиза и смущённо опустила глаза.

— Будем ждать об эту пору, — договорила за неё мать. — Покамест пивцо не перекисло.

Когда Семён ушёл, Фёкла Силантьевна сказала дочери:

— Сними ты этих окаянных лебедей. Сейчас же выбрось…

Глава двадцать шестая

1

С утра серые тучи низко висели над землёй и казались неподвижными. Сыпался, как мука, мелкий дождь — «бусун».

Вера надела поверх ватника брезентовый плащ, повязалась пуховой шалью и, заседлав коня, поехала в поле, где она не была всю осень и не знала, управились ли девушки с коноплёй.

В большой риге, построенной посреди тока, теперь уже освобождённого от ворохов зерна, тараторили две веялки, перебивая одна другую. По запаху половы, растекавшемуся по всему току, Вера поняла, что девушки веют коноплю; оставив коня у коновязи, пошла к риге.

У выхода показалась Гутя, в дырявых сапогах, в рваной шали и старом ватнике; бросилась навстречу, обняла Веру и закружила:

— Соскучилась я по тебе, подружка! Как зимой по солнышку!

— Я — тоже! — воскликнула та, в свою очередь обнимая девушку.

— А почему тебя нигде не видно? — спросила Гутя, перестав кружить её. — В клуб не ходишь, на улице не появляешься. Будто у тебя уши заложило — гармошки не слышишь.

— Я всё время — в саду.

— Смотри, заплесневеешь меж кустов!