Сад

Вот и дом, где она живёт. Построенный в начале первой пятилетки, дом выглядел бедновато и серо. Окна были маленькие, и оттого казалось, что дом смотрит на шумную улицу, строго прищурившись. Но для Софьи Борисовны этот дом был самым дорогим. Здесь всё напоминало о прошлом, о молодости. Вон из того окна, на втором этаже они с мужем часто смотрели на заречную часть города, где, на месте черёмуховых зарослей, всё выше и выше вздымались корпуса заводов. Туда Артемий пришёл рядовым инженером. Через год стал начальником цеха. Ещё через год его избрали парторгом. Потом — в райком. Постепенно все привыкли к нему, как к партийному работнику, и забыли про его диплом инженера. Иначе не отпустили бы на фронт… Из этой двери по утрам выбегал непоседливый Саша. Размахивая сумкой, мчался в школу. Пионерский галстук колыхался на его груди… По вечерам сын ждал их с работы, спешил порадовать хорошей отметкой, рассказать школьные новости. А на столе уже стоял чайник, из носка струйкой подымался пар…

Сейчас её никто не ждёт. Тёмное окно едва заметно в ночном полумраке. Рядом два окна сияют ярким светом. Соседи ещё не спят. Можно перемолвиться хоть одним словом…

Векшина поднялась по крутой лестнице, достала ключ и вошла в квартиру. В коридоре тотчас появилась соседка, седеющая, хлопотливая женщина.

— Вот хорошо, что ты не опоздала, — заговорила она. — Мой на собрании был и тоже только сейчас воротился. Раздевайся и проходи к нам чай пить.

Софья Борисовна поблагодарила.

— Проходи, проходи, — настаивала соседка. — Я картошки поджарила…

— А у меня колбаса есть…

— Не надо, не надо. Возьмёшь с собой в дорогу. Я уже селёдочки почистила.

На душе у Софьи Борисовны стало тепло. И было приятно отметить для себя, что в суровую осень 1941 года не ошиблась в людях…

Эшелоны с запада прибывали каждый день. Платформы были нагружены станками, теплушки переполнены рабочими и их семьями. Едва поезд успевал остановиться в товарном тупике, как мужчины принимались разгружать оборудование эвакуированного завода. Женщины с детьми, в ожидании, пока им дадут адреса квартир, располагались поблизости, укрываясь от непогоды плащами и брезентами.

Софья Борисовна шла против ветра. Мелкий осенний дождь сек лицо. Защищая глаза рукой, она присматривалась к людям, только что прибывшим в город.

— Откуда эшелон?

— Оттуда, где бомбы падают, — ответила хмурая женщина с чемоданами в руках и посмотрела на лужи, разлившиеся по всей площадке. — Болото у вас тут, что ли? Сухого места не видно.

Возле неё, цепляясь за юбку, плакали два малыша.

— Замолчите, горластые!.. Без вас тошно, — прикрикнула мать.

Векшина помогла перенести чемоданы к забору, на груду кирпича; склонившись над одним из мальчуганов, погладила его озябшие ручонки, отогрела дыханием.

Женщина попросила:

— Присмотрите за ребетёнками… — А сама, не оглядываясь, пошла переносить остальные вещи.

Когда всё было сложено к забору, Софья Борисовна, указывая глазами на детей, участливо заговорила:

— Одна ты с ними?..

— Муж вон там станки сгружает.

— Рабочий?

— Стахановец.

— А с какого завода?

— За номером наш завод…

— Ясно! — Софья Борисовна качнула головой и, глянув в озабоченные глаза приезжей, спросила, как её звать.

— Демьяновной. Ариной Демьяновной.

— Пойдёмте, Демьяновна, ко мне. Тут близко. Через пять минут будем дома.

Они перенесли багаж на площадь в погрузили в трамвай.

По дороге Векшина рассказала, что у неё и муж и сын ушли на фронт, что сама она последний день в городе.

— Оставлю вам квартиру. Если будут уплотнять — подыщите надёжных людей, кого-нибудь из своих ленинградцев…

В двух комнатах уже не оставалось ничего, кроме стульев да столов. Комод, шкафы с одеждой и бельём были перенесены в кабинет мужа. Кровати и посуду Софья Борисовна передала приезжим.

Дети, поужинав, уснули в тёплых постельках. Их отец долго не возвращался из педагогического института, отведённого под эвакуированный завод. Женщины сидели за обеденным столом и далеко за полночь разговаривали о Сибири, о Ленинграде, о последних фронтовых известиях. А утром Векшина отдала Демьяновне ключи.

— Книги берегите, — сказала она. — Для мужа библиотека всего дороже…

На глазах ленинградки блеснули слёзы. Она обняла Софью Борисовну и поцеловала.

— Возвращайся скорее…

Демьяновна отвечала письмами на тревожные вопросы: «Нет, от твоего сына не было вестей…»

Когда Векшина вернулась и сняла погоны, ленинградка спросила:

— Как теперь с квартирой будем решать?

— А что решать? Война решила за нас…

После ужина Софья Борисовна вошла в комнату, которая когда-то служила мужу кабинетом, и включила яркую лампу под простым — с белыми стеклянными подвесками — абажуром. С письменного стола на неё смотрели муж и сын. Сына она считала живым; приподняв карточку, прошептала:

— Спокойной ночи, мальчик… — И поставила на место.