Эй, животворный мой вздох? Кто ты, ды́шаший подле меня? — Твой животворный вздох, что проникает в тебя. Но почему идешь ты? — Я зверь, говорящий зверю твоему[69]
, что зверь твой теперь опасно болен, тогда, когда зверь твой умер. — Разве ты тлен вещества, чья единственная частица и есть я? Кто ты, кому задаю я вопрос, не услышав в ответ никакой о́тглас? — Не твой животворный вздох, но твой булыжник-мозг в мысли твоей, еще лишенной речей! твой жизнь! — Зверь! — Я есть животворный вздох, покоящийся здесь словно мох под сенью древних камней; в твоем мозгу я мысльОна повсюду избегает мысль и камень и, однажды взгромоздившись на что-то высокое, видит то, на что указывает ей ее череп, как на цель ее молитвы: булыжник! То, что подброшено в воздух, да не упадет. Они проходят жизнь по диагонали, те, кто вращиваются в жизнь на тринадцати метрах в течение пяти минут.
Да, да.
Вашими подброшенными вверх словами открывается здесь еще единожды на земле некоторое количество вещей. И все же реальность остается неподвижно-спящей. На этом свете принимают они все свои чувства, от низа истекающие, за чувства, от верха исходящие, а на том свете, коему имя цокотуха, принимают они все чувства этого света за бесчувствие духа. Те, кто остаются, приходят: они освобождаются, сексом обжигаются и подбрасывают вверх камни.
О тело тел, тела́! Я одеваюсь в вас, дабы подарить себе мир на съедание. Человек есть носитель своей немоты, своего глаголенья, потока своего, что завораживает тишину, устами своими удерживая семена молчания.
Если слепые сумели глаголить с тобой, то пусть тогда их увидят глухие!
Что дал ты на съедание голове своей, испитой днем сегодняшним? Эй, Живчик-Жан-Иван, покормил ли ты корпускулу своей личности?
Да нет.
Что дал ты на съедание голове Иоанна Молчальника?
Вздох животворящий.
Пищей жизни моей была особь человеческая, хлебом жажды моей была моя жажда!
Так пойдем же, прежде чем покинуть наши тела, поздравим их с тем, что и мы когда-то мы в них обитали.
Вращаясь, они проливают кровь. Поет Младенец Сиробеспалый; заметно округляется Младенец Живчикпоживший; появляется Младенец Венерический, меняет свою руку Жена Похороночка; на берегу Лайксааре Юнец из Туоклахти и Младенец Конец видят, как матушка их возвращается в свой ум; вызывающе смотрит Младенец Семенищев; сдирает с вишни кожуру Младенец Мотовила; Человек из Пирттипохьи смеется.
IV
Ни одна капля человеческой крови не проступает в нашем глаголении; и все же ее пульсирование вытесняет нас.
Приникни твоим лицом к изнанке моего.
На изнанке лица твоего я вижу злове́ки, превращающиеся в гадя́ки, ресницы твои, распахивающиеся вспять, и брови, усами прорастающие.
В своем лице я не ощущаю ничего похожего на то, что ты в нем увидел. Я ощущаю одно лишь доказание реальности без всяческих комментариев вообще.
Да.
Они полагают, что видят перед собой
Все более и более до самого дна разделяем мы покрой человеческой личности и мы выблевываем ее.
О да, о нет.
А теперь?
Проглотим человека за то, что он таков.
Наклонимся же, чтобы увидеть человека в рост самого человечного из человеков, и подержим ему его голову челови́ка в голове человека, чтобы увидеть, подходит ли ему звериное тело; а затем поднимем этого человека и проверим, есть ли у него голова.
Да, да: мы почелови́чничаем.