Сад радостей земных

Клара заметила, что у него не совсем чисто в уголках глаз, но не стала их вытирать. Он не любил, когда она это делала на людях.

– Поели вы? – спросила она.

– Ага, поели.

За спиной Кречета Роберт чистил свой дробовик. Он поднял глаза на Клару и чуть нахмурился. С оружием в руках он кажется старше своих лет. Ему уже исполнилось тринадцать – красивый, крепкий мальчик, взгляд у него медлительный и руки движутся неторопливо. Кречет ждет на пороге, не подает виду, что ему не по себе. Пожалуй, он все еще худенький, но, похоже, скоро выровняется. Глаза у него совсем как у Лаури – светло-голубые, прозрачные, и, как у Лаури, есть в лице что-то отчужденное, загадочное, а вот молчалив он не в Лаури и не в Клару. Будто всегда прислушивается к голосам, которые звучат и вокруг него, и внутри. Обвить бы руками его шею… но нельзя, он только хуже застесняется.

– Будьте поосторожней, да, мальчики? – сказала Клара.

– Так ведь я привык. Я всегда хожу на охоту, – успокоил ее Роберт.

– А ты, Кречет?

– Я, может, ничего и не застрелю, – нетвердым голосом ответил сын, не глядя на Клару. – Я только так с ним пойду.

– Ему на первый раз не обязательно кого-нибудь подстрелить, – сказал Роберт.

Все притворялись, будто не было того случая, неделю назад, когда Кречет пошел с отцом на охоту и вернулся в слезах.

– Джонатан тоже идет? – спросила Клара.

– Он на Сэнди, – уклончиво ответил Роберт.

Сэнди – это была лошадь Джонатана. Кларе подумалось, что мальчики держатся как-то натянуто – может быть, Роберта отец уговорил пойти с Кречетом, а Джонатан так и не согласился… но по вежливому, не очень подвижному лицу Роберта ничего не поймешь. Тринадцать лет мальчишке, а до чего вежливый, прямо удивительно… Роберт подал Кречету ружье, мальчик взял его и чуть пригнулся от неожиданности – он не помнил, что ружье такое тяжелое; он повернулся к выходу.

Неуверенно, сама не зная, правильно ли делает, Клара все же сказала:

– Отец не хотел так на тебя наорать, Кречет. – Она говорила ему в спину, мимо Роберта, словно того здесь и не было. Кречет не обернулся. – Не хочется тебе пулять из этой треклятой штуки – ну и не надо.

Конечно же, такое могла сказать только Клара, ясно было, что Ревир ничего подобного не передавал и не одобрил. Роберт вскинул на нее глаза, казалось – вот-вот улыбнется.

– Ничего с ним не случится, – сказал Роберт.

Кречет пошел с ним и ни разу не оглянулся. Клара тут же забыла про мальчиков и пошла в кухню, там ждала посуда, Мэнди только ополоснула ее, но не вымыла. Клара закурила сигарету и стала у окна; через минуту увидела во дворе уходящих мальчиков, поглядела вслед. Потом приготовила себе кофе и села с чашкой у окна, глядя на дорогу, по которой ушли Кречет с Робертом. Кошка вскочила к ней на стул и начала об нее тереться. Клара ласково заговорила с кошкой, хотя даже не посмотрела на нее. Потом налила себе апельсинового соку и вышла на застекленную южную веранду, где полдня бывало солнце (она называла эту веранду «зимним садом» – вычитала название в модных журналах), постояла некоторое время, поглядела на цветы. Когда-то она знала, как называется все, что здесь растет, но перезабыла, помнит только африканскую фиалку (фиалка совсем засыхает) да деревцо авокадо (пора опять его подрезать). На все это ушло время, а тут и Мэнди явилась. Клара толком не знала, какие стены и полы надо протереть, что из одежды почистить, и отдавала распоряжения лениво, наобум: Мэнди сама сделает, что нужно, а спрашивает просто из вежливости. По Мэнди сразу видно, что она родом из самого что ни на есть захолустья – такие с виду и по всем повадкам смахивают на мужчин, а вежливы только из ненависти; с теми, кто ей по душе, Мэнди вежливой не бывает.

– Старая карга, – однажды сказала про нее Клара, и, наверно, Мэнди услыхала. Такая все равно обиду вовек не простит, так стоит ли стараться?