Сад радостей земных

Сперва он даже не пробовал разобраться, о чем фильм, просто смотрел, как спорят мужчина и женщина. Оба красивые, но черно-белая пленка все-таки искажает лица. Наверно, эти двое – не герои, а сами актеры – красивы до того, что дух захватывает, а вот на этом старом, рябом полотне они кажутся почти заурядными. Спорящие исчезли, на экране – аэропорт. Полиция кого-то ждет. Все, кого показывает камера, смотрят не в объектив, а куда-то в сторону. Довольно долго приземляется самолет. На борту самолета какой-то человек роется в портфеле… Когда Кречет снова поднял глаза на экран, действие уже перенеслось в ночной клуб. Может быть, он на какое-то мгновенье задремал? Блондинка в очень открытом платье, расшитом блестками, что-то горячо говорит мужчине в смокинге. Кречет протер глаза. Кругом гуляли сквозняки. В задних рядах хихикали какие-то ребятишки. Пахло грязью, заплесневелыми объедками. Впереди, немного сбоку, сидела какая-то толстуха, она сопела и ковыряла в носу; потом громко, самодовольно хмыкнула. Кречет вдруг вспомнил про свой револьвер. Потрогал карман – да, на месте.

– Я никогда его не любила. Он был просто мальчишка.

– Сколько раз ты мне это говорила?

– Я не любила его…

– Фрэнки, да ведь это тот самый фрукт…

– А вдруг полиция выследит?..

– Еще две порции, пожалуйста…

– Я больше не хочу…

– Нет-нет, еще две порции.

Актеры делали свое дело, Кречет смотрел и думал: живы они еще? Может быть, их тела давно где-то гниют, а вот их призраки что-то изображают здесь, на экране; и смотрят на них всего-то человек двенадцать. Кречет слушал актеров, смотрел, как шевелятся их губы, а сам беспокойно ежился. Слова слетают с этих губ не по воле говорящих. Они говорят то, что им было велено. Они не сами думали, что делать, их безжалостно заставили. У них не было выбора. Кто-то написал для них слова – и пришлось эти слова говорить, они сыграли свои роли и умерли на экране, или кого-то убили, или просто исчезли. Непонятно почему, но смотришь на них – и уж до того тошно, тревожно… У него заныла спина, так долго он сидел не шевелясь, напряженно выпрямившись – казалось, он видит на экране самого себя и со страхом ждет: вот сейчас надо будет сказать слова своей роли.

На улицу он вышел совсем измочаленный. Уже смеркалось; сколько же времени он проторчал в этом кино? Посмотрел на часы, оказалось – уже шесть. Странно, непостижимо. Он-то думал, что потратил на эту паршивую киношку от силы час или два, хотел только убить время, а прошло, видно, почти пять часов.

В гостинице, внизу, уже ждала Дебора. На ней серое шерстяное пальто, в руках черная сумочка. Волосы коротко подстрижены, на лбу челка – гладкие, модно начесанные прядки; под этой темной бахромой глаза кажутся огромными.

– Я был в кино, – сказал Кречет. – Не заметил, как время прошло.

Он совсем задохнулся от быстрой ходьбы. Дебора холодным взглядом обвела тесноватый вестибюль с жалкими потугами на роскошь: истертый ковер красного бархата, поддельный мрамор.

– Хочешь чего-нибудь поесть или пойдем наверх? – спросил Кречет.

– Я не голодная.

Вошли в лифт. Кречет поморщился: по стенкам с трех сторон зеркала, очень неприятно, когда справа и слева маячит собственный профиль. Дебора стягивала темные кожаные перчатки. Как-то по-особенному посмотрела на свои кольца – одно с крупным, далеко выступающим бриллиантом, другое гладкое, обручальное: ясно, это они для него, чтобы он заметил. Дверцы раздвинулись, он подтолкнул Дебору и сам вышел за нею.

– Всегда ты останавливаешься в каком-нибудь мерзком логове, – сказала Дебора. – Ты их нарочно выбираешь. Он отворил перед нею дверь номера, и вот оно, последнее оскорбление: мутные, белесые стены, посеревшие от копоти из решетки вентилятора, и кричаще-яркие занавеси, вычурно задрапированные вокруг окна, которое выходит в пустоту.

– Я не люблю тебя. Наверно, я тебя ненавижу, – сказала Дебора.

– В тебе ровно ничего нет такого, за что можно любить. Меня тошнит от всего этого. – Она швырнула перчатки на комод, на его бумаги. В зеркале ее смуглое лицо казалось зеленовато-бледным, от беспощадного верхнего света на него ложились уродливые тени. – Очень странно, вот я прихожу сюда с тобой – и ничего, а за стол с тобой сесть не могу. Кусок в горло не пойдет.

– К чему ты все это говоришь?

– Не зли меня. Разве не видишь, я устала. Ни малейшего желания разговаривать.

Кречет щелкнул выключателем. Несколько минут Дебора стояла в полутьме, словно его здесь и не было. Потом обернулась, и они обнялись – теперь, без света, они стали нежней друг с другом. Запах ее колос, ее тела кружил Кречету голову; нахлынуло волнение, казалось, в мыслях он сейчас унесется далеко вперед, отрешится от этого мучительного напряжения. В холодной, незнакомой постели, на дешевом матрасе Дебора припала лбом к его шее и, пряча лицо, зашептала: