Садовник и плотник

Есть и другие сигналы, подсказывающие ребенку, что не стоит воспринимать сказку всерьез. Играя с детьми “понарошку”, родители бессознательно используют особый набор сигналов, особый язык игры. Например, мы произносим: “И паровозик Томас сказал: «Чух-чух-чух!»” особым, слегка дурашливым тоном, двигаем руками взад и вперед наподобие шатунов паровоза и нелепо скалимся, изображая преувеличенную улыбку Томаса. Мы с долей абсурда изображаем фантастические, вымышленные существа и явления – и дети поступают точно так же. Мы помогаем им установить и осознать, что воображаемый мир вымышлен. В реальном мире реальные причины приводят к реальным последствиям. В любом возможном мире вымысла любые возможные причины могут повлечь любые возможные последствия. Как мы убедимся в следующей главе, даже дошкольники понимают эту разницу и делают верные выводы о том, что случится в реальном мире, а что – в воображаемом.

Судя по всему, с возрастом у ребенка развивается восприимчивость и к третьей области – области сверхъестественного, магического и религиозного[133]. Но такая восприимчивость появляется у них лишь по мере того, как развивается более фундаментальное понимание фактов и исторического процесса с одной стороны и фантазии и вымысла – с другой. Бывает, что они также, подобно многим взрослым, начинают верить, что эта третья область способна каким-то образом сосуществовать с реальным миром, а вот миру простого вымысла и фантазии это не под силу.

Проблема с магией в том, что в этом случае предполагается, будто незримые и неосязаемые сущности, нарушающие законы причинно-следственной связи, сущности, которые очень похожи на обычный вымысел, тем не менее способны стать причиной последствий в реальном мире. Во многих культурах детям внушают, будто духи, которых нельзя увидеть и до которых нельзя дотронуться, могут самым серьезным образом навредить тебе. Интересно, что мифология, окружающая двоих самых ярких представителей детской магии в западной культуре – Зубную фею и Санта-Клауса, эксплицитно включает в себя реальные последствия. Ребенок просыпается утром, а зуб и впрямь исчез, и подарки действительно появились.

(Мой старший сын Алексей, когда ему было пять или около того, в сочельник с наслаждением слушал истории про Санта-Клауса, хотя чувствовалось, что в душе он снисходительно посмеивается над взрослыми. Его отец, утонченный монреальский журналист, налил и оставил для Санты у камина бокал коньяка – куда более гостеприимное и согревающее угощение, чем пуританский американский вариант – молоко и печенье. И, разумеется, немедленно выпил этот коньяк, как только дети улеглись спать. Наутро, увидев пустой бокал, Алексей в полном изумлении воскликнул: “Так Санта взаправду существует!”)

Практика показывает, что дети, пока не подрастут, не понимают, как воспринимать магию такого рода. В частности, дети лишь постепенно осваивают весь диапазон религиозных и магических случаев, в которых незримые духи, как предполагается, создают зримые последствия. Более того, детям также приходится учиться отличать эти случаи от внешне похожих, но немагических, научно объяснимых случаев, в которых таинственные невидимые сущности – скажем, бактерии или газы – тоже порождают несомненно реальные последствия.

Детям требуется немалое время на то, чтобы понять, как воспринимать все эти случаи. Примерно к десяти годам они уже научаются различать, с одной стороны, фактические, научно обоснованные утверждения; с другой – вымышленные, придуманные “понарошку”; и наконец, магические и религиозные – причем это удается даже детям из очень религиозных сообществ. У них это получается, даже когда речь идет о таких “научных” сущностях, как кислород или кишечная палочка E. coli

.

До сих пор не вполне ясно, какие ключи используют дети, чтобы отличить науку от магии, однако есть несколько возможных ответов. Первый: взрослые эксплицитно маркируют область сверхъестественного, используя такие обороты, как “я верю” или “я думаю”[134]. Никто ведь не скажет: “Я верю в апельсины”, или “Некоторые верят в апельсины, а некоторые нет”, или “Некоторые люди думают, что апельсины оранжевые, а другие – что они голубые”. Однако именно к таким речевым оборотам мы прибегаем, чтобы описать магические или религиозные верования. Есть некоторая ирония в том, что, если сказать ребенку: “Я верю в магию”, он с меньшей вероятностью решит, что в это и правда стоит верить.

Второй возможный ответ: дети, как мы уже говорили, чувствительны к консенсусу (или его отсутствию) у взрослых. Как правило, взрослые приходят к какому-то согласию и по поводу реальных фактов, и по поводу вымышленных историй. В предыдущих главах мы уже убедились, что и дети, и взрослые в ситуации конфликта мнений (отсутствия консенсуса) иногда не верят собственным глазам. Но верным может оказаться и обратное. Сверхъестественные и религиозные верования зачастую очень разнообразны, и даже те, кто исповедует какие-то из них, признают, что другие могут их не исповедовать.