Сады

в перерыве свет зажжен,

подтвердив, что, кроме бед,

нет наряда и убора,

и для женщины опора

кровь другого в цвете лет.

Дети, дети, как назвать

каждого, кто в нас внедрился

и при этом умудрился

вне судьбы существовать.

31

ВНУТРЕННИЙ ПОРТРЕТ

Разве силою мечты

я тебя вернуть сумею?

Больше прежнего моею

все равно не станешь ты.

Но ты не ускользнула

от моего огня,

пока не потонула

в крови ты у меня.

Родиться мне опять

неужто неприлично,

чтобы тебя вторично

чуть меньше потерять?

32

Былого не поймаешь

не вспомнишь, не прочтешь;

ты лишь воспринимаешь

ладонь свою, чертеж,

где линии, где складки

изжитого плато;

в твоей руке загадки,

твоя рука - ничто.

33

Возвышенное - лад,

вернее, полоса,

ведущая назад,

быть может, в небеса.

Искусства нам сулят

прощанье в смертный час,

а музыка - лишь взгляд

последний наш на нас.

34

Есть пристань там, где далеко до дна;

пристанище бывает или кокон,

где столько окон,

что остальная жизнь твоя видна.

Есть семена, питомцы высоты,

окрылены дыханьем вешней бури,

чтобы в лазури

увидел ты грядущие цветы.

Есть жизни, чья всегдашняя примета

при каждом взлете тайный гнет,

пока в соблазнах света

небытие тебя не зачеркнет.

35

Не грустно ли твоим глазам смежаться?

Ты в мимолетное вглядеться рад,

чтоб только задержаться

среди утрат.

Не страшно ли улыбкой белозубой

раздразнивать общительных задир?

Ужимкой грубой

нарушишь мир.

Не хуже ли всего для наших рук охота

на всех и вся,

когда спасает лишь смиренная щедрота,

дар принося.

36

Мелодию свою

былое оставляет,

нам жажду утоляет

в безжизненном раю.

Пускай мотив наш нежный

судьбу предупредит

и неизбежный

отъезд опередит.

37

Опережает нас,

как птица в поднебесье,

душа в последний час,

почуяв равновесье,

когда упоена

сверхжизненным упорством,

влечет голубизна

заоблачным проворством.

38

Способны ангелы принять за корень крону,

питомицу небесных гроз,

как будто корнем бук привязан к небосклону,

а в землю маковкою врос.

Что если кажется прозрачнейшим покровом

с непроницаемых небес

земля, где плачет в родниковом

кипенье тот, кто не воскрес?

39

Друзья мои, не знаю кто дороже

мне среди вас, но взгляда одного

достаточно, чтобы любой прохожий

стал вечной тайной сердца моего.

Не ведаешь порою, как назвать

того, кто жестом или мановеньем

твой тайный путь способен прерывать,

так что мгновенье станет откровеньем.

Другие, неизвестные, сулят

нам восполнение судьбы негромкой;

не ловит ли при встрече с незнакомкой

рассеянное сердце каждый взгляд?

40

Как лебедь окружен

самим собой на лоне,

которым отражен,

так в некий странный миг

возлюбленный на фоне

движения возник.

и Он близится, двоясь,

влеком, как лебедь, светом

и дразнит нашу связь,

достигнув единенья,

трепещущим портретом

блаженства и сомненья.

41

Тоска по разным странам и местам,

любимым вызываемая местом,

чью красоту, бывая здесь и там;

подчас я дополнял забытым жестом.

В пространстве повторить стезю мою,

как будто может путь не продолжаться,

и у фонтана задержаться,

потрогав камень, дерево, скамью.

Шаги перебирая, словно четки,

забвение в часовне повстречать

и около кладбищенской решетки

в присутствии молчания молчать.

Нам связь благоговейная нужнее

с мгновеньями, которые прошли.

Привыкнув думать, что земля сильнее,

как мы расслышим жалобу земли?

42

Тяжелый вечер. Никнет голова.

В нас что-то проявилось.

Мы молимся за узников, за тех,

чья жизнь остановилась.

А разве жизнь твоя не такова?

Жизнь даже к смерти больше не идет,

как заперта.

Напрасна грусть, и сила, и полет:

везде тщета.

Дни постоянно топчутся на месте,

срываясь друг за другом ночью в бездну;

воспоминанье говорит: "Исчезну!",

нет ни малейшей вести

О детстве в старом сердце, только дрожь,

и уподобить жизнь мы склонны дыбе,

но это ложь:

внутри судьбы мы все как в мертвой глыбе.

43

Лошадь, пьющая из фонтана,

нас коснувшийся лист падучий,

руки, губы... Дай только случай

говорить им, звать беспрестанно.

Жизнь подчас меняется стройно,

грезить ей печаль не мешает,

только тот, чье сердце спокойно,

ищет скорбных и утешает.

44

ВЕСНА

I

В стволах деревьев соки

озвучили пейзаж,

и в этот строй высокий

включился голос наш,

хоть слишком кратки сроки.

Ни выхода, ни входа.

Ты путь нам укажи

в твой лабиринт, природа,

где через рубежи

уводит вдаль свобода.

Дать мы другим готовы,

возможность продолжать,

но как сквозь все покровы

мне сердцем поддержать

твои первоосновы?

II

Готовится нам в дар

земля и остальное

отрадное родное

благословенье чар.

Как радуется глаз,

взирая на премьеру!

Однако, зная меру,

мы скажем: хватит с нас.

Хоть зритель невредим,

он склонен к перемене,

и слишком близко к сцене

мы, кажется, сидим.

III

Когда струятся вверх по капиллярам

живые соки, как они давно

текли, теперь играя в буйстве яром,

хоть предстоит отбытье все равно,

их тело, оскорбленное таким

стихийно-взрывчатым напором,

который вопреки любым заторам

для старческих артерий нестерпим,

пытается найти себе опору,

затвердевает вроде льда

и подтверждает, что земля тверда,

ей загодя давая фору.

IV

Убивают вешние соки

престарелых и отрешенных,

а на улицах воскрешенных

восхитительные потоки.

Кто свою пережил природу,

обречен крылами гнушаться,

тот стремится только к разводу,

чтобы с хищной землей смешаться.

Потому что пронзает нежность

и прельщающихся, и прочих,

так что ласковая неизбежность

сокрушает и неохочих.

V