Сады и дороги

По дороге разбившиеся самолеты, один из которых, за Седаном, рухнул прямо на крышу и теперь держал ее в тисках своих крыльев. От взрыва обуглился не только дом; зелень окружавших его деревьев поблекла и высохла от огня. На лесном участке танки, из них трупный запах.

Сразу после обеда в Бульзикуре расположились на постой. Совещание в саду; я нашел офицеров подтянутыми, физиономии их словно вылиты из звонкой бронзы. Когда на обратном пути я в сумерках шел через разрушенную Рыночную площадь, то попал на своеобразный маскарад, люди в цилиндрах, соломенных шляпах, фуражках железнодорожных служащих и тропических шлемах водили карусель на мотоциклах и автомобилях без покрышек, которые они с грехом пополам заставляли двигаться. Кроме того, дома с искромсанными на куски ставнями, двери с предупреждениями вроде «В подвале трупы» или «Осторожно, мины» – нанесенные, вероятно, теми, кто предпочел бы никому не предоставлять кров. Поодаль мясная лавка: на колодах и прилавках еще в огромном количестве лежало мясо, тошнотворный смрад проникал на улицу сквозь ее красные решетки.

На квартиру, через маленький мостик, мимо мертвых лошадей. Другие животные лежали по огородам, например большой дог с желтой, вздувшейся на жарком дневном солнце шкурой.

В своей комнате я еще выпил бутылку «Chвteauneuf-du-pape», вспоминая при этом Буркхардта[126], чьим любимым вином было именно это. Можно сказать, что его опасения оправдались. Меж тем я перелистывал бумаги, которые хозяин, по всей вероятности, собирал в большой спешке и второпях всё же забыл, в том числе его брачный контракт.

Думли, 28 мая 1940 года

Пробудившись ото сна, прошелся по садам, где прыгали кролики, тогда как перепуганные куры жались к общинным угодьям. Было видно, как они сбивались в кучки за ближайшими луговыми кустарниками. Потом кофе, и в десять часов выступление. Поскольку две лошади захромали, я оставил багажную повозку здесь, к великому удивлению командира обоза, нашедшего мой приказ совершенно непостижимым.

Далее – через Вийер-сюр-ле-Мон, Пуа-Террон, Монтиньи-сюр-Ванс, когда на протяжении всего пути нас сопровождали одна на другую похожие картины. Пустые, необитаемые дома, мертвые лошади и на пастбищах одинокий, мычащий скот. Полуденный привал в Лалоббе. Мы установили стол прямо на шоссе и распиваем бутылку бургундского под бульон, приготовленный из отловленных в Бульзикуре кур.

Вечером в Думли, в каком-то покосившемся доме. Спал еще в кровати, однако совершенно не раздеваясь и с седельной сумкой под головой.

Бюси-ле-Пьерпон, 29 мая 1940 года

На заре выступление, после всего лишь пятичасового отдыха, который, как обычно, был урезан наполовину получением приказа, раздачей пищи и всевозможными делами. Кроме того, мы сегодня снова оставили за плечами приличное расстояние, так что с длинными остановками мы, собственно говоря, одолели уже общей сложностью девяносто километров.

Через Порсьен, Вадимон, Фрайикур. Это та самая местность, где я лежал в 1915 году, с ее домами из белого мелового камня, который красиво обрамляется у окон и дверей полоской матово-красного кирпича. Под выцветшей с течением лет штукатуркой проступили указатели дорог и надписи времен тогдашней дислокации нашего гарнизона. Я испытал при этом странное чувство – как будто они вспыхнули под действием рентгеновских лучей.

В первом же населенном пункте, Адоне, свежие могилы на деревенской площади, где позавчера полевая кухня опрометчиво взялась раздавать пищу при свете дня и тем самым предоставила самолету удобный случай для налета. Тридцать два убитых. Клочья обмундирования до сих пор валяются вокруг.

Переход был утомительным; люди, однако, держались молодцом. Иным не терпелось проявить ту же выносливость в бою – то, как после тяжелого марша, не передохнув, они без единого слова возражения, даже, может быть, разочарования, заслушивали приказ к новому отправлению в дорогу, было просто феноменально. Молча, довольствуясь малым, двигались они на пределе человеческих сил.

Во второй половине дня в Бюси-ле-Пьерпоне, одном из типичных захолустий меловой провинции, к единственно сохранившемуся колодцу которого повара и ездовые по нескольку часов выстаивали в очереди за водой. На деревенской площади две боевые машины: маленькая немецкая и тяжелая французская по имени «Атос», окрещенная так, вероятно, каким-нибудь заядлым читателем «Трех мушкетеров». Я залез внутрь и вынужден был, как всегда, констатировать, что в этих воняющих маслом, бензином и резиной штуковинах я чувствую себя в высшей степени неуютно.

Прогулка по садам, где возились куры, кролики, хрюшки. Падаль тоже там и сям валялась на грядках. Я насобирал здесь зеленого горошка и корешков, надергал редиски. Снова выбыли из строя две лошади. Поэтому я бросил здесь очередную повозку.

Под вечер через населенный пункт прошло свыше тысячи пленных французов. Я побеседовал с некоторыми; они рассказали, что война для них длилась всего десять минут, в течение которых их, по выражению одного эльзасца, «стер в порошок» немецкий танковый полк.

Ландифе, 30 мая 1940 года