Сафар-Намэ (Книга путешествия)

Оттуда мы наняли двух хафиров, каждого за десять динаров, чтобы они провели нас в область другого племени. Среди этого племени семидесятилетние старики мне рассказывали, что во всю свою жизнь не ели ничего, кроме верблюжьего молока, так как в этой степи не растет ничего, кроме солоноватой травы, пригодной в пищу для верблюдов. Они даже полагали, что весь мир устроен так же. Так я переезжал от племени к племени, повсюду встречая опасности и угрозы. Однако господь благодатный, всевышний пожелал, чтобы я выбрался из всех этих опасностей целым и невредимым.

Оттуда мы приехали в местность, называемую Серба, где посреди расселин и скал были горы, круглые как купола. Я ни в одной стране не видал ничего подобного. Высота их была такова, что стрела до вершины не долетела бы. Они были тверды и гладки как яйцо, ни трещин, ни неровностей на них не замечалось. Нам пришлось проехать мимо них.

Когда мои спутники видели ящерицу, они убивали ее и ели и повсюду, где были бедуины, пили верблюжье молоко. Я не решался есть ящериц, пить верблюжье молоко тоже не мог; по дороге повсюду попадались деревья с плодами величиною в бобовину; я собрал немного этих плодов и довольствовался ими.

После бесконечных трудностей, насмотревшись на много разных вещей и претерпев много лишений, я двадцать третьего Сафара[258]

прибыл в Фаладж. От Мекки туда сто восемьдесят фарсахов.

Фаладж этот лежит среди пустыни; это — обширная страна, совершенно разоренная вследствие внутренних раздоров. Когда я посетил ее, обитаемо было пространство в полфарсаха длиной и милю шириной. На этой полосе было четырнадцать укреплений. Жители их — разбойники, развратники и безбожники. Четырнадцать замков этих принадлежат двум сторонам, которые постоянно воюют и враждуют друг с другом. Они утверждали, что происходят от Асхаб-эр-Раким, о которых господь великий и преславный упоминает в Коране.[259] Там было четыре подземных канала, служивших для орошения пальмовых плантаций. Поля у них расположены выше и орошаются большей частью колодезной водой. На полях работают верблюды, а не быки, а быков я там не видел вовсе. Полей у них мало и каждый человек назначает себе в день десять сиров[260]

зерна, из которых и печет себе хлеб.

От одной вечерней молитвы до другой они, словно в месяце Рамазане, едят мало, а днем питаются финиками. Я видел там прекраснейшие финики, лучше, чем в Басре или других городах. Люди эти чрезвычайно бедны и несчастны, но, несмотря на всю свою бедность, постоянно воюют и враждуют друг с другом и проливают кровь. Я видел там финики, называемые мейдун: каждый из них весит десять драхм, а косточка в середине весила не более полутора дангов.[261] Мне говорили, что они не портятся даже, если пролежат двадцать лет. Торговые сношения там ведутся на нишапурское золото.

В Фаладже я пробыл четыре месяца в положении, хуже которого трудно себе представить что-нибудь. Из мирских благ у меня были только две корзинки с книгами, а жители этой страны были люди голодные, нагие и невежественные: отправляясь на молитву, каждый обязательно брал с собой щит и меч, книг же они не покупали. Я жил в мечети, и так как у меня было немного киновари и синьки, я на стене этой мечети написал двустишие, сверху нарисовал ветку и листком разделил оба полустишия. Они увидели это, чрезвычайно удивились, и население всех замков сбежалось смотреть на эту надпись. Они сказали мне: — Если ты распишешь нам михраб в мечети, мы дадим тебе сто мен фиников. — А сто мен фиников для них представляло большое богатство, ибо в то время, когда я был там, туда пришел отряд арабов и требовал с них пятьсот мен фиников. Они не согласились, началась война и из населения замков было убито десять человек. Неприятель срубил тысячу пальм, но они все же не согласились дать и десяти мен фиников. Они заключили со мной такое условие, и я расписал им михраб. Эти сто мен фиников явились для меня спасением: у меня не было пищи и я уже отчаялся в жизни и думал, что никогда больше не выберусь из этой пустыни, так как оттуда до населенных мест приходилось пройти, в какую бы сторону пи пойти, двести фарсахов страшной и губительной пустыни.

За эти четыре месяца я ни разу не видал пяти мен пшеницы в одном месте. Наконец пришел караван из Лемамы, бравший кожу и отвозивший ее в Лахсу, ибо из Йемена привозят кожу в Фаладж и продают ее купцам.

Один араб предложил свезти меня в Басру, но мне нечем было заплатить за наем верблюда. Оттуда до Басры двести фарсахов и за наем верблюда платят один динар, ибо хороший верблюд продается за два-три динара. Но так как у меня наличных денег не было, приходилось ехать в долг, и араб сказал: — Мы свезем тебя, а в Басре ты заплатишь тридцать динаров. — Поневоле пришлось согласиться, хотя в Басре я не бывал никогда.