Сага о носорогах

Большая часть изгнанных или вынужденно покинувших родину современных русских писателей живет на Западе не более пяти-шести лет, но и за это короткое время многие из нас убедились в тщетности наших, в недавнем прошлом радужных, надежд на своих здешних собратьев и коллег по призванию и профессии. Правды ради надо сказать, что мы встретили здесь мастеров культуры, солидарных с нами в нашем повседневном сопротивлении тоталитаризму, людей, силой своего интеллекта и таланта прозревающих всю беспрецедентную в истории человечества опасность, нависшую над миром, и с огромным мужеством отстаивающих свои убеждения.

Но будем смотреть горькой правде в глаза, их - этих людей - среди западной интеллигенции, к сожалению, меньшинство. Большинство же, ослепленное социальной нетерпимостью, с мышлением, заклишированным сомнительными постулатами рутинной доктрины девятнадцатого века, а то и просто демагогически спекулирующее на модных политических веяньях, встречает в штыки каждое наше слово или начинание.

Вот уже почти шестьдесят лет продолжается зверское избиение русской интеллигенции. Почти шестьдесят лет нас расстреливают, гноят в лагерях и тюрьмах, заживо хоронят в психиатрических застенках, или, в лучшем случае, изгоняют из страны. У меня не хватило бы никакого места, чтобы привести здесь весь мартиролог великих жертв этой кровавой вакханалии, от Бабеля и Ахматовой до Пастернака и Галанскова.

Но определенная и, прямо скажем, с большим общественным весом часть западной культурной элиты неизменно бубнит, что колбасы на Востоке становится все больше и расцветка ситца все разнообразнее. И за примерами недалеко ходить, стоит только познакомиться с многоименным набором высказываний о Советском Союзе - от Бернарда Шоу до Жан-Поля Сартра.

Нас часто упрекают в том, что мы-де не стараемся понять злободневнх проблем Запада: несправедливости распределения материальных благ, инфляции, безработицы, неоколониализма. Смею вас заверить, что все мы очень близко принимаем к сердцу каждую из этих проблем. Но я позволю себе здесь одно житейское сравнение. Ваши проблемы - это проблемы человека, страдающего от морской качки.

Есть такие проблемы? Несомненно есть, причем очень тяжелые, и они требуют своего разрешения. Но наши проблемы - это проблемы утопающих в открытом море, безо всякой надежды на спасение. Судите сами, какие из этих проблем тяжелее и неотложнее, тем более, что если события будут развиваться в том же, как и сейчас, направлении, то наши сегодняшние проблемы станут вашими завтрашними проблемами. И тогда уж действительно никто и никому не сможет помочь.

Но если худшее все же случится и демократии суждено погибнуть, мне хотелось бы уже сейчас обратиться к тем своим коллегам по профессии, которые сегодня, разжигая национальную и расовую ненависть и подменяя серьезный общественный разговор крикливой социальной демагогией, подрывает самые основы свободного мира: когда придет ваш черед, не кричите перед расстрелом или отправкой на этап, что вас обманули. Нет, вы жаждали быть обманутыми, хотя мы вас предупреждали. И наша совесть перед вами чиста!

ЭПИЛОГ

Итак, я заканчиваю. Мне остается только последовать ценному указанию моей корреспондентки М. Розановой, письмо которой приводилось мною выше, то есть:

1. Публично извиниться.

2. Остановить эту публикацию.

3.Не пытаться печатать рукопись в „Континенте".

Отвечаю по пунктам:

1. С извинениями подожду.

2. Непременно опубликую.

3. В том числе и в „Континенте".

В конце концов, я - оптимист. А засим: адью!

АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ ЭТЮД

Родился пятьдесят лет назад в Москве, в семье рабочего салицилового завода, в Сокольниках. Мать - Федосья Савельевна Самсонова - была служащей коммунхоза: секретарем, делопроизводителем, экономистом.

До ухода из дома успел закончить четыре класса 393-й московской общеобразовательной школы. Бродячая юность несколько раз прерывалась краткосрочными „остановками" в детприемниках (Славянск, Батуми, Кутаиси, Тбилиси, Ашхабад, Ташкент) и колониях (Кутаиси, Ашхабад, Ташкент, Шексна), откуда, как правило благополучно (кроме Шексны), бежал. Из горького опыта пребывания в детских исправительных учреждениях, унифицированных по системе Макаренко, вынес твердое убеждение, что всякая, даже самая заманчивая система, оказываясь в руках фанатичных апологетов, становится орудием преступления. Ничего более жуткого ни до, ни после мне уже переживать не приходилось, хотя и впоследствии жизнь не баловала меня райскими кущами. Шестнадцати лет от роду получил семь лет и после недолгого ожидания в Таганской тюрьме, отправлен по этапу в Шекснинскую детскую трудовую колонию, из которой вскоре пытался бежать, но был схвачен, а затем, в бессознательном уже состоянии, передан на экспертизу в Вологодскую областную психиатрическую больницу, признан здесь невменяемым и сактирован, как говорится, вчистую.