Сага о Плоской Земле

Должно быть, сходство между двумя девочками и впрямь оказалось велико, к тому же малышки были примерно одного возраста, иначе мать не смогла бы так жестоко обмануться. И все же странно, что мать не узнала свое дитя, рожденное ее телом, вскормленное ее грудью; дитя, которое она укачивала и носила повсюду два года — в животе и на руках. Случилось так, что резкий материнский крик заставил младенца упасть в воду. Нелепое, неумышленное убийство. Ее вина была не больше, чем вина дикой собаки, в бешенстве кусающей всех обитателей леса. Возможно, бедная женщина сама хотела ошибиться, чтобы не успеть почувствовать, как эти зубы хватают ее за сердце.

— Мерзкий грабитель! — продолжала кричать она. — Какое зло ты задумал? Может быть, убить и съесть мою дочь? Или изнасиловать ее?

Выкрикивая эти ужасные обвинения, женщина обратила внимание на голубоватый шрам вдоль бедра мужчины. Несчастная будто глотнула пшеничной браги: ей хватило одного вида этого шрама, чтобы вспомнить о насильнике и своем ноже. И тогда женщина повернулась и бросилась прочь, прижимая к груди свою ношу. Раздался надсадный детский крик, но она приняла его за страх перед этим страшным человеком, а вовсе не перед ней самой, уносящей ребенка прочь от отца.

Мужчина застыл как вкопанный, уставясь на обезумевшую женщину. Когда она побежала, он бросился вслед. Но маленькая белая козочка преградила ему дорогу. Взглянув на кормилицу своей дочери, он вспомнил Аштвар, часто игравшую с козочкой. И словно наяву услышал слова жены, прозвучавшие перед разлукой: «Не упускай знамений. События покажут, как ты должен поступить с нашим ребенком». И теперь возмездие свершилось. Он был наказан и награжден одновременно. Мужчина не стал преследовать беглянку, а козочка, потоптавшись у его коленей, слегка подтолкнула своего хозяина к дому. Заплакав, бывший слуга поднял ее на руки и вытер длинной белой шерстью слезы, горькие, как умолкшая песня водопада.

Женщина, убедившая в невозможном себя, убедила в том же и мужа, а с ним и всю деревню. Но когда люди собрались разыскать и убить злодея, оказалось, что он исчез. Они нашли только хижину, несколько тростниковых игрушек, сделанных еще Аштвар, и пустую колыбель. Все это жители деревни без сожаления сожгли. А в свете костра в тростнике у кромки воды танцевали жуки и пауки.

Но через месяц, а то и два многие женщины стали замечать неладное:

— Как-то иначе выглядит твоя девочка. Должно быть, тот негодяй сильно напугал ее. Но, как бы то ни было, она стала еще красивее.

И женщина улыбалась. (Хотя теперь ночами ее часто мучил один и тот же кошмар: маленький сверток с белыми костями и проросшие сквозь него тростники.)

Больше девочку не называли Завех, что означает «пламя». Ее называли именем утонувшей. Но это имя люди уже забыли, хотя оно и звучало не хуже других простых имен. А девочка становилась все краше. Как солнце в лунном свете. Та, которая могла бы родиться чудовищем, хромым, отвратительным и безумным ребенком, изменилась в свете кометы.

Но время шло, и красоту девочки все чаще стали называть «нездешней». Она росла скромной и доброй, как и полагалось деревенской девочке, но в ней, словно в кристалле, заключалась сдержанная сила, свет и что-то еще, неведомое даже ей самой. Она была живым человеком, до нее можно было дотронуться и ощутить тепло молодой кожи; задать вопрос и услышать вежливый и тихий ответ. И все же кто мог почувствовать ее сквозь оболочку кристалла? Кто мог любить сквозь оболочку?

Глава четвертая

ИЗБРАННИЦА

Девочка росла. К пятнадцати годам она превратилась в настоящую красавицу, но по-прежнему оставалась отрешенной и недоступной.

Странные взаимоотношения сложились у нее с соседскими парнями и девушками. Еще детьми они инстинктивно понимали, что она не такая, как все. Но тем не менее не боялись и не питали к ней злобы. Необычная девочка держалась так спокойно и сердечно. Если у детей что-нибудь происходило: спор, перебранка, даже ссора, а взрослых поблизости не случалось, ребятишки обычно шли к ней, даже когда девочке было всего только три или четыре года. И каким-то образом ей удавалось успокоить и утешить их. Они относились к ней, как к старшей, хоть она и была одного с ними роста и возраста. Они даже немного гордились ею — и в этом им вторили взрослые. Когда через деревню проходили путешественники, им показывали дочь сборщика тростника, ту самую, которая утонула и была спасена. Девочка стала достопримечательностью деревни, почти святой или блаженной, хотя открыто этого не признавали, — то ли потому, что не хотели, то ли просто не могли.