Сагайдачный. Крымская неволя

В облике простых казаков-запорожцев элементы реалистической типизации сочетаются с характерными для романтической стилевой манеры тенденциями героизации, поэтизации образов. Этому активно способствует опора на поэтику народноисторических песен, дум, казачьих летописей. В композиционном построении целого и ведущих сюжетных центров важную роль играют ситуации, эпизоды и характеристики, почерпнутые из народных дум — «Про козака нетягу Ганджу Андибера», «Про Самійла Кішку», «Про Олексія Поповича i бурю на Чорному Mopi», «Про Хведора Безрідного». Очевидно, писатель широко использует народно­поэтические источники не только для воссоздания исторического и локаль­ного колорита, атмосферы народного деяния — эта задача успешно в целом решена в романе (хотя представляется несколько прямолинейной, а по­тому — анахронической, откровенная персонификация таких героев дум, как Ганджа Андибер, Настя Горовая), — этот материал привлекается еще и потому, что собственно историческая, фактическая основа была недоста­точно разработана, эпоха в целом освещена тогдашней исторической наукой явно неполно.

Романист-историк во многом зависит от исторической науки, достигну­того ею уровня; достижения ее и обобщения питают писателя конкретным материалом, дают возможность более верно, глубоко и полно осветить эпоху и ее характерных представителей. В то же время недостаток, а то и полное отсутствие подлинно научных данных у художника, равно как односторонность, тенденционная предвзятость используемых материалов отрицательно сказывается на художественно-историческом полотне, при­водят к неизбежным нарушениям исторической правды, а следовательно — и правды художественной. И если нарушения исторической правды де­талей, на что указывала критика (см., напр., — «Киевская старина», 1882, т. IV, октябрь, с. 134— 142), следует отнести на счет недосмотров самого автора, то некоторые серьезные отступления от правды истории объясняют­ся прежде всего зависимостью Мордовцева, который как историк сам не занимался данной эпохой, от исторических концепций позднего Н. Косто­марова. Именно эти воззрения определили отдельные неверные ударения в характеристике роли Речи Посполитой, идеализации ее политики на землях Украины, отношении Сагайдачного к Польской державе. Только этим можно объяснить сугубо предвзятую оценку, безосновательно кри­тическое отношение к деятельности Б. Хмельницкого в двух эпизодах рома­на, где чрезмерная идеализация Сагайдачного (проводившего на деле на протяжении целого ряда лет соглашательскую по отношению к польскому королю политику) напрямую служит предвзятому «обличению» грядущих дел Богдана Хмельницкого.

В свое время в предисловии к первому изданию «Гайдамаччины» (1870) Мордовцев, обосновывая свою позицию в оценке народного дви­жения, утверждал, что «нередко народная память освещает известные исторические события и лица вернее, ближе к истине, чем официальные документы, не всегда искренние, а часто — с умыслом лживые». В этом отношении демократические симпатии Мордовцева с наибольшей силой выявились в созданных им в романе образах рядовых запорожцев, герои­ческих борцов за свободу, воссозданных в духе народнопоэтической традиции. Вместе с тем односторонняя абсолютизация такого подхода в освещении сложных исторических фигур оборачивается идеализацией, апологией вместо необходимого социального анализа. Отказавшись от самостоятельной критической оценки эпохи и героев, приняв на веру тенденциозно предвзятые построения, писатель тем самым отступил от исторической и художественной правды. Показательно, что в украинской переработке произведения («с дополнениями и отличиями») М. Загирной (Марии Гринченко) все эти «исторические» сентенции сняты _{[Б. Д. Гринченко считал необходимым включить «Сагайдачного» в круг народного чтения (см. раздел «історичні книжки» его книги «Перед широким світом») и сам работал в 1884 г. над переводом романа — см. ма­териалы его переписки с Д. Мордовцевым в отделе рукописей ЦНБ АН УССР. — III. 38781— 38790]}.