Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

«5 сентября утром неожиданно приехал представитель КГБ СССР С. И. Соколов. На этот раз Соколов с Люсей не захотел встретиться, а со мной был очень любезен, почти мягок. Разговор шел в присутствии Обухова[121]. Соколов сказал: “Михаил Сергеевич (Горбачев) прочел ваше письмо (о Громыко упоминания не было. – А. С.). М. С. поручил группе товарищей (Соколов, кажется, сказал “комиссии”. – А. С.

) рассмотреть вопрос о возможности удовлетворения вашей просьбы”. На самом деле, я думаю, что в это время вопрос о поездке Люси уже был решен на высоком уровне, но КГБ, преследуя свои цели, оттягивал исполнение решения. Мы неоднократно сталкивались с такой тактикой, например в 1975 году[122]; возможно, гибель Толи Марченко в декабре 1986 года – тоже результат подобной “игры”.

* * *

Я вернулся в больницу и переслал через Обухова Соколову конверт с нашими заявлениями. Опять начался длительный, мучительный период ожидания – может, самый трудный для нас обоих за этот год».

Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):

«А у меня шла осень. Я вдруг ощутила такую усталость, что, уже казалось, больше не выдержу. Но каждый день я говорила себе: “Ну, еще день-два, и все решится” – и с этим жила. В первые дни после этого трехчасового нашего общения, после того, как ему Соколов сказал, что Горбачев велел разобраться, мне казалось, что Андрей скоро будет дома, что скоро все решится и все будет хорошо, но дни шли…

Снова пошел снег. Стаял. В доме было очень холодно. Еще не топили, а ветер выдувал тепло. В большой комнате было 12° по Цельсию, а там, где я спала, бывало и меньше. Я уже не шила, не штопала, не мыла окна и двери. Сидела, накрутив на себя все теплое, иногда даже и одеяло, и ждала. Чего? Сердце болело то ли от спазмов, то ли от тоски, то ли от холода. Утро 21 октября такое темное, что не поймешь, рассвело уже или нет, – опять идет мокрый снег. Вставать в такую холодину очень не хотелось. Вдруг звонок. Натянула халат, открыла. Один из самых хамских наших охранников. Они, между прочим, различаются между собой по степени хамства. “Вам велено в управление МВД явиться к 11 часам дня”. – “Я к 11-ти не успею, сейчас уже 10”. – “Ничего не знаю, этаж 2, комната 212 (или другая, сейчас забыла), к Гусевой Евгении Павловне, и чтоб обязательно к 11-ти”».

БА:

Елену Георгиевну вызвали в ОВИР для заполнения анкет. Велели на следующий день принести фотографии. Чиновники настаивали, что она должна уехать через два дня, но ЕГ настояла на месячной отсрочке, чтобы побыть с Андреем Дмитриевичем. А также настояла, чтобы в выездной анкете стояло не только «Италия», но и «США». Горьковский ОВИР долго согласовывал это с Москвой. 22 октября ЕГ опять в ОВИРе – сдала окончательно все документы.

Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):

«Гусева взяла мои анкеты и сказала: “Вас вызовут”. И я помчалась домой. Андрея не было. Я опять почти не спала ночь.

Утром еле встала и ходила в халате (а больше лежала), не собираясь ни одеваться, ни куда-либо выходить. Около трех часов звонок в дверь. Медсестра Валя. Просит одежду для Андрея Дмитриевича. Он ведь как был в тренировочном костюме, так в нем и есть, а на дворе зима уже. Я собрала куртку, ушанку, ботинки, брюки, свитер, все отдала, спросила: “А когда они думают его выписать?” – “Я его сейчас привезу, вот только вещи отвезу, он оденется, и привезу”. Она ушла. И тут я поверила, что, может, мужа мне отдадут и что детей и маму я, может, увижу. Ну, а что еще и сердце снова станет работать, про это я не думала. Мне кажется, я одновременно делала не два, а все сто дел: хватала нитроглицерин, накрывала на стол, пекла яблочный пирог и варила курицу, мылась и натягивала розовое платье. Все сделала и даже свечи на столе зажгла.

Еще не было пяти часов, когда в дверях появился Андрей. В меховой шапке и куртке – все это казалось большим, ему не по росту. Очень похудевшее маленькое лицо, какого-то серого цвета. Он даже не поцеловал меня, а… “Что происходит?” – “Ты ничего не знаешь? Меня вызывали в ОВИР”, – и вдруг его лицо преобразилось, собственно, лица не стало, одни глаза живые и сияющие (я и сейчас, спустя пять месяцев, когда пишу это, не могу удержаться от улыбки, вспоминая это лицо и эту сцену целиком). И вдруг он так вильнул попочкой, как будто танцует, – никогда не видала, чтобы Андрюша делал такое движение. “Ну что, мы опять победили?” – “Победили!” И в нарушение всех норм – сразу из больницы за стол. И начались наши разговоры».

Сахаров:

«Наконец, 23 октября я вышел из больницы. Люся встретила меня фразой: “Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой” – из “Фауста” Гёте, памятный для нас эпиграф к “Размышлениям”. За два дня до этого Люсю вызвали в ОВИР для заполнения документов, а 25-го нам сообщили, что Люсе разрешена поездка!