Читаем Саладин. Всемогущий султан и победитель крестоносцев полностью

Саладин. Всемогущий султан и победитель крестоносцев

Ни в чем так не проявлялся его религиозный пыл, как в исполнении главного и важнейшего долга мусульман – вести джихад, или священную войну. Испытывавший отвращение к кровопролитию и совсем не воинственный по складу характера, Саладин становился совсем другим, когда дело доходило до войны с неверными. «Я никогда не замечал за ним, – говорит Баха ад-Дин, – чтобы он испытывал какое-либо беспокойство по поводу численности и силы врага[20]. Обычно он, бесстрастно и не теряя присутствия духа, обсуждал все возможные планы и последствия, которые они влекли за собой». Саладин имел обыкновение, как мы уже имели возможность видеть, объезжать боевые порядки войск в сопровождении всего лишь одного пажа. На виду у врага он садился в седло, окруженный военачальниками, и вслух они читали священную книгу. Вести войну во имя Аллаха было его страстью. Его сердце было полностью отдано ей; он посвятил этому делу всего себя и был предан джихаду душой и телом. В течение последних лет своей жизни он просто не мог думать и говорить о чем-либо ином, кроме как о джихаде, и он жертвовал всем – комфортом, повседневными удовольствиями и домашним счастьем – ради своего высокого служения. Он мечтал о более важных еще предстоящих битвах за дело веры. Когда франки будут изгнаны из Палестины, говорил Саладин своему секретарю, он будет преследовать их и за морем, и окончательно победит их, и не останется тогда ни один неверующий (в Аллаха) на земле. «Какая самая славная смерть?» – спрашивал он своего друга, и тот отвечал: «Умереть, идя по Пути Аллаха». «Тогда я стремлюсь к вратам самой славной из всех смертей», – сказал Саладин. Когда он был совсем без сил при осаде Акры, страдая от приступа болезни, так что даже не мог сесть за стол, все дни он проводил в седле на передовой. Когда люди поражались силе его духа, в ответ на это он говорил: «Боль оставляет меня, когда подо мной мой боевой конь. Она возвращается, только когда я спешиваюсь». Пока он трудился на ниве Аллаха, он не чувствовал боли; но бездействие мучило его.

Ради священной войны он не жалел ничего: ни сил, ни здоровья, можно сказать, и своей жизни. Он потратил на нее всю свою казну. Для него было естественным отдавать, щедро, не скупясь, и когда он был в бедности, и когда был богатым. Деньги для него были просто обычным прахом, и он не мог не дать их тому, кто просил об этом. Он всегда давал больше, чем от него ожидали, и он никогда не говорил, что «мы давали ему прежде». О подаянии его постоянно просили жадные нищие, и Баха ад-Дин возмущался назойливым тоном прошений, проходивших через его руки. Если бы это зависело только от султана, его военные кампании потерпели бы крах из-за недостатка средств, поскольку у него было правилом платить за провизию, конфискованную у местного населения. Его казначеи обычно сводили теневой баланс для финансирования чрезвычайных случаев, но даже и тогда султан скорее продал бы свое последнее поместье, чем отказал бедному человеку. И так случилось, что, когда он умер, в казне нашелся только один динар, отчеканенный в Тире, и 47 серебряных дирхемов. Саладин не оставил после себя ничего – ни личной собственности, ни земельных владений. Великий султан скончался почти в нищете. Трудно представить человека более бескорыстного и более преданного высокой идее. Будь он деятелем прагматичным и опытным в вопросах экономики, преследующим только интересы государства, возможно, он создал бы более сплоченную и долговечную империю. Но тогда он не был бы Саладином, образчиком благородного рыцарства.

Верный секретарь, закончив жизнеописание своего господина, написал: «Я заканчиваю свои записи в день его смерти, да смилуется над ним Аллах. Моим намерением было заслужить снисхождение Всемогущего Бога и побудить всех подданных страны молиться за Саладина и помнить его доброту».