Салам тебе, Далгат! (сборник)

– Но, – нахмурился Уллубий, – в районе много проблем, и нужно их решать. Отдельные деструктивные силы пытаются расшатать обстановку. Нынешний глава администрации, уважаемый Ахмедов, много ресурсов имеет, у него брат, бывает же, в Москве в Госдуме сидит. Почему я этого брата ни разу не слышал? Почему наши проблемы не решает, только свои решает?

Толпа загудела.

– Я особо обидеть никого не хочу, но, кроме меня, в районе дороги не строил никто. Я, честное слово, на выборы идти не хотел, но со мной президент на банкете одном говорил. Уллубий грит, ты, это, в родной район иди, ты там нужен. Так и сказал мне. Целых двадцать минут говорили мы с ним. Вот свидетели есть. После этого как не идти было?

Кто-то зааплодировал.

– Несколько человек подходили ко мне, не буду говорить кто, спрашивали, мол, кое-кто за голоса по пять штук платит, а ты, мол, сколько нам заплатишь? Ба! Такие вещи меня спрашивали! Я грю, у меня есть яхI-намус, я такой базар не делаю. Я вместо этого вам, когда меня выберете, работу дам. А то сейчас, бывает же, нет работы.

Уллубий откашлялся.

– Еще. Почему не проводится работа с молодежью? А то поступают сведения, что отдельные молодые люди отказываются от обеденной молитвы после пятничной и уходят домой, носят укороченные брюки.

– Кто сказал? Где видели? – раздались голоса из толпы.

– Вы это сами знаете, я тут нового ничего не говорю, – продолжал Уллубий. – Я против того, чтобы их запирали в милиции за то, что они ушли с молитвы, это неправильно! Но надо позвать алимов, пригласить сюда шейха и поговорить с ними! Я готов всем этим заняться. Вот, кстати, здесь присутствует уважаемый алим Шах-Абас, он хочет сказать несколько слов.

Шах-Абас, одетый в каракулевую шапку, в рубашку без воротника и тяжелый пиджак, вышел к микрофону и медленно заговорил на родном. Молодой бородач в тюбетейке зачем-то взялся переводить. Видимо, среди собравшихся чиновников были не только аварцы.

– Я Уллубия знал еще с распада Союза… Тогда много людей приходило ко мне… мол, сколько мы будем терпеть это государство… Мол, надо встать на газават и очистить себя от коррупции, от обманов… Я их тогда, шукру Аллах[70], не поддержал… Уллубий тут много про наши проблемы говорил, но не все сказал. Мы живем в Ахирзаман[71]

. Поэтому столько вокруг проповедников, каждый говорит: «Меня слушай». Не надо их слушать! У них свои цели на уме, корыстные цели. Вы делайте так, как учат книги, как учат устазы, и держитесь их бараката. Спрашивайте устаза, даже когда идете в туалет. Но не возгордитесь. Только одними книгами ничего не добьешься. Лицемерам тарикат пользы не принесет. Ведь не может быть моря без краев и живота без спины. Так не может быть молитвы без убеждения. Ведь скотина пестра снаружи, а человек – изнутри. Вот ваххабиты говорят, что тарикатисты – идолопоклонники и сначала обращаются к устазам, а потом к Аллаху. Это неправда. Во время дуа мы сначала просим у Аллаха, потом у устаза, а потом снова у Аллаха… А цепочка устазов ведет к Пророку, салалаху аллайхи вассалам… Уллубий приходил ко мне, и я видел, что он не лицемер, а настоящий, любящий сын своего народа. Я не буду просить вас голосовать за него, это не мое дело, но я в него верю, как в настоящего мусульманина.

Толпа бурно зааплодировала, а бородач проводил Шах-Абаса до скамейки.

В толпе послышался женский крик:

– Еччай, еччай![72]

К микрофону прорывалась женщина лет сорока, в длинном платке, сползшем на плечи и обнажившем на ее затылке тяжелый узел волос.

– У меня вопрос к товарищу Уллубию Газиеву. Как он будет решать вопрос с нашими детьми, которых милиционеры пытают в Махачкале?

– Кого пытают? – спросил Уллубий, отводя руку чем-то возмущающегося помощника. – Как вас зовут?

– Заза Махмудова меня зовут. Вот моего племянника арестовали, вывихнули ему ногу, синяки поставили, адвокатов к нему не пускали. Говорят, он начальника ОВД убил. Спросите любого в селе, все моего племянника знают. Все вам скажут, что Алишка никогда этого сделать не мог. Он слесарь простой! Да, Алишка работал у разных людей, но он за их грехи не отвечает.

– Вы обращались в прокуратору?

– К кому только не обращалась я, в Махачкале на митинг выходила. Я и вон стоит Ризван Магомедович, наш бухгалтер, он тоже со мной ходил. Отовсюду меня прогоняли, – кричала женщина яростно. – Вот смотрите, что сделали!

Она показала забинтованный палец.

– Палец сломали мне!

В толпе послышались голоса:

– Заза, сабур гьабуй!

[73]

– Борьбу давай! – заорал кто-то дурным голосом.

– Я знаю, что у вас много вопросов, я все постараюсь решить, – увещевал Уллубий расшумевшуюся площадь. – А сейчас давайте пригласим сюда наших чемпионов.

Пока он утихомиривал раззадоренную женщину, на мат вышли босые крепкие борцы в трико, один в красном, другой – в синем.

Показался судья.

– Ай саул, начинается! – закричал худощавый юноша. – Тажудин этого очкошника порвет. Пацан сказал – пацан сделал.

Борцы принялись разминаться, потом подошли друг к другу, пожали руки и встали в оборонительные позиции.