Салам тебе, Далгат! (сборник)

К слову, полноценных богоданных имен в сборнике почти не встречается. Они заменены уродливыми усечениями и кличками. Это касается и героев (Фей, Ляпа, Сюз, Сирота, Настик и проч.), и самих авторов (Диа Диникин, Dead Head, Майкл Эйр, Nasty и другие). Здесь не просто поиск более выразительного боевого прозвания. Это, с одной стороны, отказ от того, что получено от родителей, от системы вообще, стремление вылепить себя самим, без чьей-то указки, и, с другой стороны, – опять-таки самоуничижение, желание залезть в грязь на глазах у изумленного благонамеренного общества.

Клички – удел животных, преступников, юродивых либо детей – как еще недоличностей. Поэтому Елена Боровская называет себя Dead Head («Мертвая голова»), а Анастасия Лысогор – Nasty («Противная») намеренно, из какого-то комплекса противодействия (можно вспомнить обрившуюся наголо героиню фильма «Чучело»). В общем-то, персонажей и авторов сборника стоит смело отождествлять – не в деталях, но вообще, по психологии, пусть даже персонаж – лишь одна из масок пишущего. Образы авторов здесь выражены не «цементирующей силой», а биографичностью.

К каждому имени/кличке прикреплен ярлык с кратким перечнем подвигов и увлечений. В них читаем, что Nasty, к примеру, – философ подвалов и помоек, Dead Head – участница похода через территорию Белоруссии в Латвию для протеста против репрессий, направленных на советских ветеранов, что Сергей Соловей в 2001 году был арестован в Риге по статье «терроризм» за защиту прав тех же ветеранов и всего русского населения Латвии. Практически каждый занят общественной работой. «Про нашу удаль сложить бы песни, / Но никому мы не интересны. / Петлею душит / Нас воздух спертый, / Давай разрушим / Мир денег мертвый» – эпиграф к биографии Сергея Соловея.

В этих строчках, в особенности в словах «никому мы не интересны», – вся книжка в концентрированном виде. Собственная ненужность является лейтмотивом всего нынешнего времени, поэтому проблема «другого», «чужого» (собственная чужесть либо чужесть окружающих) встает в трудах и феноменологов, и экзистенциалистов, стародавних и современных. Молодые герои чужды обществу и взамен объявляют общество или отдельные его элементы чуждыми себе, что зачастую доходит до радикальных форм ксенофобии. Однако неприятие именно определенной этнической группы у молодых тоже не целенаправленно, а скорее случайно. Когда власти, родители и все общество на них ополчаются, молодые «герои», подсознательно мучась от своей инакости и внешне выпячивая ее, придумывая свою закрытую символику и трибуну (лимонка-граната и «Лимонка»-газета), в то же время рады найти еще более инаковые группы людей и, в свою очередь, ополчиться на них.

Дмитрий Бахур в «Красной кнопке» прямо пишет об этом: «Отчуждение. Отчуждение преследует меня в любом месте, в каждый момент. Вся жизнь проходит через отчуждение. Я чужд этому миру, и он питает ко мне аналогичные чувства». Анна Козлова вторит ему: «Когда я выросла, я стала никому не нужна, меня предают каждый день – за завтраком, за кофе».

Этот своеобразный аутизм ведет к двум противоположным следствиям. С одной стороны, герои сборника идут к акцентированию любой жизненности (питие, любовь), к поиску некоего примиряющего с миром старших начала, и им оказывается русскость (первый раздел сборника так и называется «Слышишь, я – русский»). С другой стороны, герои через самоотравление идут к смерти и, следовательно, к полному разрыву с социумом, для которого, в отличие от первобытных обществ, мертвые являются наиболее дискриминированными (см. «Символический обмен и смерть» Жана Бодрийяра). Смерть становится желанной, так как новые культуры изолировали и противопоставили ее жизни, а жизнь – не устраивает.

Вот некоторые цитаты из одного современного романа «Какова ты на вкус, моя собственная смерть?»: «…Если что-то не предпринять прямо сейчас, то скоро я, наверное, умру насовсем», «Наш с вами мир умер. Но никто не хочет этого замечать», «Дожить свою жизнь до конца и тоже стать мертвым. Скоро Россия начнет разваливаться на куски, и нас всех поубивают».