Сальватор

Потом его доходы увеличатся вдвое. Он напишет музыку к какой-нибудь поэме. Она будет сыграна в «Опера-комик» под названием «Герольд», а в «Опера» – под названием «Обер». Он станет зарабатывать двадцать, тридцать, сорок тысяч франков в год. Нищета сменится зажиточностью, зажиточность – роскошью. Ну, что ты на это скажешь, Петрюс?

– Но, – произнес молодой человек несколько смущенно, поскольку ему становилось все более и более очевидно, что история жизни музыканта очень напоминала его собственную жизнь, – я полагаю, что это – вполне естественный процесс.

– И ты, оказавшись на месте этого музыканта, сделал бы то же самое, что захотел сделать он?

– Дядя, я постарался бы отблагодарить моего отца.

– Мечты! Прекрасные мечты, друг мой! Признательность ребенка – это только мечты!

– Дядя!

– Лично я в это не верю, – продолжал генерал. – И вот тебе доказательство: я был и остаюсь холостяком.

Петрюс ничего на это не ответил.

Генерал посмотрел на него задумчиво и несколько секунд помолчал. Потом продолжил:

– Так вот эту мечту развеяла, как ветер облачко, одна женщина.

– Женщина? – прошептал Петрюс.

– Ну, конечно же, женщина, бог мой, – продолжал генерал. – Наш музыкант повстречался в свете с одной красивой, очень богатой и жившей на широкую ногу дамой. Она была, кстати, не только очень красива, но и очень умна. Артистка в душе, насколько позволительно светской даме быть артисткой. Молодой человек, как это принято говорить у влюбленных, положил свою любовь к ее ногам. Она соизволила поднять эту любовь, и с той поры все было кончено.

Петрюс с живостью поднял голову.

– Да, – сказал генерал, – все было кончено. Наш музыкант позабросил уроки. Да и как можно было преподавать по десять франков за урок, когда тебя удостоила вниманием графиня, маркиза, принцесса или кто-нибудь еще? Он позабросил свои занятия, темы, вариации для пианино, он перестал давать концерты. Он стал говорить о поэме, об ее исполнении в «Опера». Он ждал свою поэму, но ее все не было. Издатели толпились у его дверей. Он принял на себя обязательства по отношению к ним при условии выплаты аванса. Все знали, что он был человек чести, всегда держал свое слово. Поэтому ему пошли навстречу. Он погряз в долгах. Ведь должен же был любовник светской дамы соответствовать своему положению и иметь лошадей, карету, слуг в ливреях, ковры на лестницах? А она, естественно, ни о чем не догадывалась. У нее-то было двести тысяч ренты, и тот образ жизни, который разорял бедного музыканта, был для нее пустяком. Подумаешь, карета, две лошади! Она даже не заметила, что у молодого человека были лошади и карета. У кого нет двух лошадей и кареты?.. А он-то полностью истратился. Потом, когда денег у него больше не стало, он обратился за помощью к отцу. Не знаю уж, что сделал отец для того, чтобы ему помочь. Денег он сыну, конечно же, не дал: их у него не было. Но, возможно, отец дал ему расписку. Расписка честного человека, у которого нет ни гроша долга, стоит многого. Да, я знаю, что это ненадолго, но стоит она дорого. Но вот настал день платежа, а отцу, несмотря на желание, рассчитаться с кредиторами было нечем. Дошло до того, что однажды, когда наш молодой человек вернулся к себе после прогулки в лесу, слуга в ливрее подал ему на серебряном подносе письмо, в котором сообщалось, что его отец находится на улице Ключа. А ты ведь знаешь, Петрюс, что когда человек туда попадает, то остается на пять лет.

– Дядя! Дядя! – вскричал Петрюс.

– В чем дело? – спросил генерал.

– Пощадите, прошу вас!

– Пощадить? Ах-ах, дорогой мой, теперь вы понимаете, что я рассказываю почти что вашу историю?

– Дядя, – сказал Петрюс. – Вы правы: я безумец, гордец, сумасшедший!

– А может быть, и того хуже, Петрюс? – сказал граф голосом, в котором к строгости примешалась некоторая грусть. – Ведь ваш батюшка ценой своей крови приобрел некогда состояние, которое позволило вам жить, как подобает дворянину. Если только жизнь дворянина не подразумевает в наше время, когда долг каждого гражданина заключается в труде, жизни в праздности и, следовательно, в позоре. Ведь ваш отец, который тридцать лет плавал по бурным водам мирового океана, уложил вас младенцем в позолоченную колыбельку. А вы подумали, что когда буря снова схватила свою добычу, вы сможете обмануть бурю? Вы вбили себе в голову, что все осталось так же, как и в дни вашего детства, когда вы играли английскими гинеями и испанскими дублонами, вы и не подумали о том, что в вас есть некая подлость, и вы попросили у старика то, что волею случая оказалось у него. И все для того, чтобы удовлетворить вашу безумную кичливость.

– Дядя! Дядя! Пощадите! – сказал Петрюс. – Пожалейте меня!

– Хорошо, я тебя пожалею. Потому что видел, как ты совсем недавно покраснел за свою ошибку, совершенную под другим именем. Я тебя пожалею, поскольку надеюсь, что еще не поздно тебя спасти и вид пропасти, в которую ты катишься, увлекая за собой моего бедного брата, заставит тебя остановиться.

– Дядя, – сказал Петрюс, протягивая руку генералу, – обещаю вам…