Сам о себе

«Мы видим у Островского – Мейерхольда лакированные деревянные куклы, ходящие по мосткам, размахивающие руками, бегающие, взбирающиеся куда-то, прыгающие, дающие пинки, поднимающиеся по лестницам; все они – щелкунчики. Словом, это – современный театр. Каково?»

После этих скачущих раздраженных, едких строк читаем в либеральной газете «Запад» хвалебную рецензию, оканчивающуюся следующими словами: «Все остальные персонажи огромного ансамбля превосходны, каждый из них на своем месте».

Второй спектакль театра, в котором я участвовал в берлинских гастролях, – «Великодушный рогоносец». Он шел последним, четвертым спектаклем в этих гастролях. Я никак не мог предположить, что этот спектакль будет также хорошо принят берлинской публикой. Сюжетный смысл «Рогоносца» гораздо сложнее, чем те театральные, часто зрелищные картины, которые были в «Лесе». Мне казалось удивительным, что доходил до зрителя достаточно сложный текст «Великодушного рогоносца». Чувствовалось, что принимается зрителем не только необычная форма спектакля, но фабула и самый текст пьесы.

Рецензии были также очень различны, но мне было приятно, что во многих из них эта постановка была расценена, как наиболее ярко и сильно представляющая собой систему актерской игры Мейерхольда, как постановка, в которой наиболее полно выявляется новый стиль игры актеров его школы. Радовало это меня потому, что я также считал постановку «Великодушного рогоносца» лучшей, наиболее цельной и совершенной из всех мейерхольдовских «опусов» двадцатых годов.

Поэтому я с радостью читал, например, в газете «Берлинер берзен курир»:

«Поразительна свежесть, которую придает эта постановка устаревшей пьесе Кроммелинка. Здесь, в этой начальной стадии нового русского театра, еще нет искажений. Непосредственность на теоретической почве. Продуманно и все же эксцентрично. Синие блузы выступающих рабочих. Молодые люди, полные оптимизма, которые веселятся и шумят. Это почти захватывает... Зинаида Райх играет с большой простотой. Игорь Ильинский, который дает очаровательную смесь наивности и иронии, всегда выдержан в стиле и не оставляет своего легкого, пародийного тона даже при самой неприятной вспышке».

Как видите, в Берлине о Театре Мейерхольда отзывались разнообразно: спорили, восторгались или ругали.

Недоумений, возмущений, отплевываний было хоть отбавляй. И приходится опять напомнить читателю, что Мейерхольд как бы сам давал повод для столь разнообразных толков, отправляясь в погоню за новаторством «во что бы то ни стало». И эта громко афишированная, а по существу, призрачная новизна заслоняла для кое-кого то талантливое и действительно новое,

что несомненно было в Театре Мейерхольда.

Немецкие критики, разбирая целесообразность новшеств Мейерхольда, в условной природе его театра находили движение назад, вспять, к старинному, пережившему себя, по их мнению, театру. Они не замечали, что Мейерхольд утверждал самые принципы условного театра, а эти принципы, основанные на кажущемся примитиве и бедности, в дальнейших путях такого театра открывали богатейшие возможности. Утверждая принципы условного театра, возможно, он временно возвращал театр к его истокам, для того чтобы театр, основываясь на этих истоках условностей, в дальнейшем пошел по более сложным путям условного же современного театра.

Высокомерно отзываясь о «народности» («ставка на «народность»), а также и о площадной грубости некоторых моментов в постановках Мейерхольда, критики не понимали, что Мейерхольд правильно в принципе основывал рождение нового театра на народности и условности. Мейерхольд ставил эти два принципа во главу угла, на них он собирался строить свой театр. Критики не понимали, что Мейерхольд начал свой театр с этих постановок, что эти постановки действительно имели уже шести—восьмилетнюю давность. К сожалению, он не решился показать в этих гастролях свою последнюю постановку – сатирическую комедию Маяковского «Клоп», к которой в то время иностранный зритель проявил бы большой интерес. Если судить совершенно объективно, то Театр имени Мейерхольда в Берлине (а по моим сведениям, в дальнейшем и в Париже) снискал себе такое же отношение зрителей, передовой театральной общественности и критики, как и в Москве. Так, как и в Москве, нашлись ценители и энтузиасты, нашлись также и скептики и ругатели, возмущавшиеся или недопонимавшие направление этого театра.