Самая легкая лодка в мире (сборник)

Я чувствовал напряженное плечо капитана, но никак, конечно, не верил, что такое безобразие, как раздвоение Папашки, на свете возможно. Ну, летающая симпатичная голова деда Авери, ну, рука-бумеранг, но раздвоение… нет, никогда!

А орловская в сумерках и впрямь медвежьей оказалась голова. Лохматая борода слилась с лицом, высунулись откуда-то невероятные уши, покраснели от обиды и угрюмости бледные глаза. Тяжело и грозно подымался на ноги Орлов, медведем смотрел на нас из малины.

В самое глупое, самое бессмысленное положение попал он в жизни. С чистым сердцем догонял он друга, а друг отвернулся, отказался, да еще принялся целовать девушку, в которую Орлов частично влюблен.

Оскорбленному, обиженному, ему еще бьют под ребра, методом подлой подножки бросают в малину. Тут уж поистине любая честная русская голова может превратиться в медвежью.

– Эй вы! – покрикивал капитан. – Оборотни! Соединяйтесь! А мы поглядим, как это делается.

– Что с тобой, боцман? – сказал Орлов, медленно ворочая глазами.

– Брось прикидываться, медвежья башка! На автобусе он приехал! Подсмотрел наши сны и раздвоился!

– Я никогда не раздваивался, – сказал Орлов. Мрачно и молча стоял он перед нами. Сгущались сумерки вокруг его головы.

Крик дергача-коростеля стал к ночи свежее и ярче. Так упорно, так настойчиво пел-скрипел коростель, как будто звал кого-то.

– Ну, вы, мракобесы! Будете воссоединяться или нет? – покрикивал капитан.

Будто вняв капитанскому призыву, Клара отошла от забора, взяла Орлова под руку. Приподнявшись на цыпочки, она приблизила свою голову к орловской. Светлым в полутьме сарафаном она закрыла от нас художника, и вот уже две головы вознеслись над сарафанным телом, и ничего страшнее, чем этот сарафан, увенчанный двумя головами, видеть мне в жизни не приходилось. Головы, пока еще человечьи, вот-вот должны были преобразиться.

Но ничего такого не произошло. Кларина голова шепнула что-то орловской и отпрянула. За головою двинулся сарафан – Клара направилась к нам. Орлов же подошел к дому, поднялся на крыльцо, хлопнул дверью, скрылся.

– Отойди, – сказал я капитану. – Отойди, дай поговорить.

Капитан затыркался, замычал отрицательно, но все-таки шагнул куда-то в сторону, в темноту.

Темным, совсем темным в сумерках было лицо девушки Клары Курбе. Растрепанные волосы соединились в воздухе с ветками шуршуриной березы – сквозь волосы ли, сквозь ветки пробивались звезды?

«Северный Крест, – подумал я, узнавая созвездие. – А Орион выйдет позже, совсем поздно, в пред– утренних сумерках».

– Мы устали, – сказал я Кларе, – мы сдвинулись от летающих рук, все в голове смешалось… я не против желудей.

– Говорите.

– Представьте, капитан вообразил, что Орлов – медвежья голова, а вы… рыбная… Ерунда, конечно…

Я замолчал, перевел дыхание. Клара слушала меня, но неясно было, понимает она что-нибудь или нет.

Дергач, который все кричал в лугах, постепенно приближался к шуршуриному дому, к реке. И наконец, откуда-то снизу, с реки, из-под кустов козьей ивы, ему отозвались. Речной дергач скрипел помедленней, поленивей, но тоже двигался к нам.

– Скажите еще… – повторила Клара.

– Я же говорю, он вообразил, что у вас от рыбы…

– Это бред. Скажите другое.

– Он вообразил… ну ладно, вы поймите, не могу я так сразу бросить капитана, сажать вас в лодку.

– Сразу не можете? А как вы можете?

– Не знаю… – сбился я.

Клара отвернулась от меня и пошла к дому.

– Эй, постойте! – крикнул я.

– Чего ждать? Вы же не можете.

– Я не знаю, – бормотал я. – Как-то все внезапно… Потом, когда я вернусь из плаванья…

– Потом сможете?

– Еще не знаю, но думаю… Я же не против желудей, деревьев…

– Желуди, деревья… – повторила Клара. – Я все поняла. Ум у вас маленький, а мир – большой. Вы дурак и недостойны иметь самую легкую лодку в мире.

Клара взбежала на крыльцо, хлопнула дверь, и больше никогда в жизни я не видел девушку Клару Курбе, а если и видел, так только краем глаза.

Глава XXX

Вяжем ли мы?

Потом-то я часто вспоминал, часто думал, что же должен был сказать Кларе, и никогда не мог придумать ничего путного.

Мой невеликий ум никак не мог вместить в одну лодку и Клару, и Орлова, и капитана-фотографа. Но ведь все на свете имеет свои пределы, свои возможно– сти. А ум мой давно раздулся от материала, который ему пришлось вместить. Папашка и бесы, летающие руки и головы, желуди и деревья плавали в нем, и только крик дергача казался светлой соломиной, за которую и хватался я, утопающий в собственном переполненном уме.

Много раз в жизни слышал я этот странный – сырой и вечерний – скрип дергача.

Стрелкой вытянув шею, приклонив к земле острую голову, ходят дергач около дома в густой траве. И кажется, вот он, рядом, под этим лопухом. Зажжешь фонарик – и не видно никого в траве – то ли пропал дергач, то ли спрятался, то ли вовсе не было его.

Невидимый, неуловимый, скрипит он под нашими окнами каждую ночь, а глазу не поддается.

Между двух дергачей стоял я. Скрипуны медленно приближались друг к другу, и я стоял на том самом месте, где они назначили встречу. Место это надо было скорее освободить.