Самайнтаун

В подстаканниках блестели фантики от жвачек, а на зеркале заднего вида раскачивалась колба с освежителем, запах которого, мята и лимон, все равно не справлялся с вонью дешевых сигарет, въевшейся в обивку. Лора облокотилась об окно, глядя через его отражение на Франца, забравшегося следом. Ей на ум вдруг пришли леденцы от кашля, только не вишневые, какие она любила, а апельсиновые. Если долго-долго рассасывать их, но не ломать, они станут тонкими и прозрачными, как стеклышки, – такими же были и глаза Франца после утреннего самоубийства. Бледнее, чем когда‐либо. Их разбавленный оранжевый цвет не насытил даже литр крепкого эспрессо – то была единственная вещь на всей земле, которая хоть и не заменяла вампирам кровь, но все же заставляла ее остатки циркулировать по телу. Франц рассказывал, что кофе усмиряет и сосание под ложечкой с чрезмерной работой слюнных желез – то есть проявления вампирского голода, – а еще не напоминает ему по вкусу грязь, как любая другая пища.

По этой причине он на всякий случай сунул почти литровый термос в дверной карман автомобиля, прежде чем положить бледные забинтованные руки на руль. Лора заметила, что вены на тех вздулись, извиваясь под кожей, как провода.

«Я что, правда такая тяжелая? – ужаснулась она невольно, но тут же тряхнула головой, звенящей от металлических заколок и бестолковых мыслей. – Нет, конечно, нет. Просто его вены пытаются качать кровь, которая уже закончилась. Неужели это так сложно – просто есть людей? Вот я бы съела, не задумываясь».

Пока они ехали по извилистым улочкам Темного района, чтобы переехать через мостовую и оказаться в Светлом, Франц успел несколько раз включить радио, а Лора – несколько раз его выключить. Он приоткрывал окно, Лора – закрывала. Она вытащила из кармана жвачку и принялась лопать пузыри – хлоп, хлоп, хлоп, а Франц начал напевать дурацкую мелодию, чтобы заглушить их. Несмотря на то что весь Самайнтаун можно было объехать за полчаса, каждая их поездка длилась мучительную вечность. Когда Франц перешел к тому, чтобы ехать с открытым ртом, выставляя напоказ клыки, а Лора в ответ продемонстрировала ему баллончик со слезоточивым газом, который всегда носила в тубусе, в лобовом стекле наконец‐то показались праздничные шатры. Оба вздохнули с облегчением.

«Если кто‐то где‐то считает вас чокнутым, то в Самайнтауне вы будете самой что ни на есть заурядностью!»

Эту фразу Лора случайно подслушала на автовокзале, когда еще не знала, насколько это правда. Четыре года назад ей казалось, что в мире не существует места, где никто не будет пялиться на нее, как на пришельца, когда она тарахтит своими колесами по мостовой или пытается заехать в магазин, но скатывается назад из-за слишком высоких ступенек и сносит рекламные стенды.

«Калеки и инвалиды – пугала общества», – считала Лора… Пока не приехала в Самайнтаун и не увидела, как одно из этих пугал – настоящее, набитое соломой в холщовых мешках, на деревянной трости и в дедушкиных обносках с дырявой шляпой, – прыгает от магазина к магазину, и никто даже не смотрит ему вслед. Прошла всего неделя, и Лора перестала оборачиваться тоже. Прошла еще одна – и Лора больше не удивлялась, что может проехать через огромную толпу и остаться незамеченной. Местные выучили на опыте, туристам – рассказали на том самом автовокзале: здесь живут люди, которые не-люди. И, парадокс, этого всем было вполне достаточно.

Вот и сейчас никто не стал оглядываться на какую‐то девчонку в инвалидной коляске и вампира, который ее сопровождал. Перед тем как вылезти из машины, Франц нахлобучил на голову кепку с капюшоном, на нос – непроницаемые черные очки, а руки сунул в карманы, чтобы на пальцах не серебрилась и не шипела кожа, источая запах, как от горелой клеевой бумаги. Они оба оглядывались и, пускай не разговаривали, но думали явно об одном: подготовка к Призрачному базару была в самом разгаре, и этот базар явно обещал стать одним из самых грандиозных за последние сто лет.