Самайнтаун

– Два дня назад. Работники не сразу заметили, а когда обратили внимание, она уже перекинулась на соседние деревья. Сначала я обрадовался – подумал, получилось наконец‐то! – но затем понял, что ничего этакого, собственно, не делал. С чего бы тогда? У меня даже семян таких нет! Попробовал состричь, а оно вырастает заново. Уже все деревья оплело, сосет из них воду, как вампиры кровь. Стволы начинают сыпаться…

– Вы сообщили Джеку?

Профессор запнулся на полушаге и взглянул на нее неуверенно.

– А надо было?

– Нет, – ответила Титания, почувствовав облегчение. – Не надо.

«Тыква большая, сила огромная, но плечи узкие, как у птички. Несет так непомерно много, не просит ничего взамен. Надо забрать часть ноши. Надо позаботиться в ответ. Так делают люди. Так делает семья».

Однако то, что Титания увидела еще спустя десяток метров, когда они наконец‐то достигли Quercus velutina – бархатистого черного дуба, – заставило ее усомниться, что эта часть ноши ей по силам. Тита даже допустила страшную мысль: а справится ли с ней сам Джек?

– Вам что‐нибудь нужно? – спросил профессор, и Титания вздохнула, надеясь, что он не заметил ужаса на ее лице.

– Только полчаса абсолютной тишины.

Профессор тут же понял намек и оставил ее одну, скрывшись за поворотом тропы. Когда он ушел, Титании померещилось лязганье замка, будто кто‐то запер за ней клетку. Крона черного дуба сомкнулась над ее головой, лобзая крышу, а мощеный булыжник схлестнулся с сырой землей. Тропа заканчивалась маленькой рощей, упирающейся в стеклянные ограждения. Именно здесь Титания обычно сходила с нее и продиралась вглубь, когда скучала по лесу. Там она слышала ненавистный детский плач, а здесь – лишь благодатный шелест. Это была облагороженная, заключенная в стекло, но все еще природа.

По крайней мере, раньше.

Липкий холодный пот потек по спине под платьем. Впервые за много лет Титания вспомнила, каково это – бояться

. Хищник почуял хищника.

Титания оказалась в цветочном плену.

Quercus velutina и соседние деревья – дуб белый, дуб вигинский, красный клен, сосну Бунге – окучивали пышный мох и густой вьюнок с махровыми цветами, похожими на аметисты. Клематисы. Они любили тепло, засушливый климат и солнце – словом, все то, чего в Самайнтауне и даже в оранжерее, за пределами горшков и ваз Титании, не было и не могло быть. Однако вот они, прямо здесь, распускаются на дубе, как лианы, и уже карабкаются на соседние деревья. Яркие, кричащие, источающие странный аромат, от которого нос у Титы и кончики острых ушей по-кроличьи задергались. Ей хотелось бежать. Шепот клематисов вдруг заглушил все прочие звуки, но язык, на котором те говорили, был неведом даже Королеве фей.

Она сделала осторожный шаг вперед. Ступила с мощеного камня на землю, а затем – на неестественно лоснящуюся хризолитовую траву, мимо ломящихся от плодов гранатовых кустов, к тому самому quercus velutina, с которого все это, очевидно, началось. Самое высокое и старое дерево в оранжерее, оно пригибалось под крышей. И клематисы забрались аж до его верхушки, покрыв ствол равномерным и тугим фиолетовым слоем, как стяжка из ткани.

Титания подобрала вельветовую юбку и присела перед дубом на корточки, топчась в замшевых сапожках на хворостяной подстилке – даже на давно осыпавшихся сучьях проклевывались зеленые почки. Тогда она коснулась корней дерева, выступающего над ними, рукой провела вперед-назад, вправо-влево, собирая грязь и землицу. Шершавые на ощупь, заскорузлые… Чешуйки темной коры цеплялись за кончики пальцев, и даже золотые чары не могли пробиться сквозь нее. Зелень, которой все поросло здесь, служила дереву доспехом.

– Это не болезнь, – поняла Титания и брезгливо отдернула руки от корней. – Все гораздо хуже. Это лето.

Не искусственное и вымученное, а самое настоящее, чистое, какое она в последний раз видела лишь в Волшебной стране. Неудивительно, что профессор Цингер так разволновался: когда‐то он прибыл в Самайнтаун именно ради изучения вечной осени и ради того, чтобы бросить ей вызов. И прямо сейчас нечто действительно победило ее, вот только без его участия и помощи. Ничего и никогда раньше не цвело в оранжерее столь ярким цветом и, что куда важнее, не могло так цвести априори. Любой, кто жил в Самайнтауне, знал: другим временам года здесь не место. И то, что осень почему‐то уступила, подняла голову из-под косы, было предзнаменованием дурным, как разбившееся зеркало.

А затем между зеленых деревьев, сбоку от Титании, словно бы в доказательство этого промелькнула тень.

– Кто здесь?

Титания резко выпрямилась, повернулась. Хворост хрустнул под ее сапогом. Вокруг вдруг стало столько цветов, что зарябило в глазах. Она сощурилась, чувствуя тревогу, какую испытывают люди, оказавшись в полной темноте. Титания темноты сроду не боялась – она в ней родилась, видела, жила, дышала. Но тень, скользнувшая в другую сторону, была чернее, чем та ночь, из которой Титания однажды вышла. Зрачки сузились, и взгляд, как когти, ухватил бегущий силуэт за край.