Самец

Он назвал улицу и сделал напутствие: не раскачивать в сторону тачку, ни с кем не разговаривать и, если ее спросят, ответить, что идет к Ромирону продавать хворост.

— Эк какой, — возразила старуха, — думаешь, дам утереть себе нос! Не таковская!

Она выпрямилась всем своим телом и, сильно понапрягшись, приподняла тачку. Козочка пошла впереди и изо всех своих сил тащила за веревку, обмотанную вокруг ее тела.

X

Он отправил их вперед. Тачка тащилась по дороге, которая вела к шоссе. За одним поворотом показалось шоссе со своим неровным серым булыжником. Старуха сняла башмаки, чтобы удобнее было упираться ногами о камни, и подвигалась хорошим шагом, согнувшись под тяжестью тачки. Город от леса отстоял в двух часах ходьбы. Вначале шоссе шло вдоль кустарника, затем кустарник пропадал. Распаханные и возделанные поля простирались по обеим его сторонам. Чередуясь с полями, фермы и домики постепенно образовывали целые деревни; виднелись их красные крыши издали между деревьями, и за ними ряды домов, которые окаймляли дорогу, и другие домики, отодвинутые в глубину, казались окрашенными в бледно-розовый цвет, еле просвечивавший сквозь утренний дымок.

Над деревней нависла уже сильная жара. Ищи-Свищи праздно шатался, переходил из кабака в кабак. Стоя у прилавка, он опоражнивал чарку. Люди спрашивали его, что нового в лесу. Он подмигивал.

— Вы хотите узнать в чем дело? Ну, так вот. Некоторые говорят, что браконьеры приносят теперь лесу один вред, и что перевелись все козули, кролики и фазаны. А я вам говорю — вздор! Это только лесничие так говорят, чтобы посмеяться. А мне наплевать на этих лесников. Я прямо им это скажу в глаза. Занялись бы они лучше нашим ремеслом, тогда бы увидали, много ли зверья осталось в лесу.

Можжевеловая водка развеселила его, и он рассказал, что за эту ночь прикокошил двух козуль, и даже о том, что козули теперь на пути в город. Он вовсе не старался скрывать. Напротив, предлагал пари, что пойдет и расскажет об этом лесникам, если кто-нибудь поставит бочку пива для всей компании. Он ударял по столу своими тяжелыми кулаками. На его губах играла задорная улыбка. Он свысока глядел на мужиков со своим инстинктом свободного дикаря. Под конец он ушел и сказал, что придет расплатиться, когда будет из города. И ударял при этом по своим карманам.

— Я скоро разбогатею.

Старуха и Козочка в это время шагали вдоль полотна шоссе. Ребенок дышал с трудом; оттого, что Козочка усиленно тащила веревку, жесткая кожа ее рук потрескалась, и местами слегка выступала кровь. Старуха не изменила своего ровного широкого шага. Лямка впивалась в кожу ее шеи. Она сощурила глаза от головокружения, но, как лошадь, запряженная в повозку, скорее бы упала на колени, чем остановилась. Эта дикая парочка вступила в городское предместье.

Булочник Ромирон жил в одном из первых домов на краю города. Он увидел, как остановилась у его дверей тачка, нагруженная хворостом, и сошел вниз. Ромирон был один из передаточных пунктов Ищи-Свищи, когда последний приносил в город дичь. У Ромирона имелся во дворе сарай. Там заключались сделки, и ночью купцы приходили сюда забирать товар. Полиции не приходило в голову, чтобы булочник прятал у себя живность.

Ромирон знал старую Дюк. Уже не один раз Ищи-Свищи взваливал на нее свои поручения. Он подал ей знак и пошел отворять ворота. Старуха приналегла напоследок на свою тачку и вкатила воз с хворостом под сарайный навес. Она поставила тачку позади кучи дров. И, освободившись, уселась, икая, на одну из ручек тачки. Ее медно-цветная кожа была исполосована багровыми чертами, рядом с выступившими ярко-красными полосками. Руки ее резко вздрагивали. Она тяжко, как надорванный бык, опустилась на землю. Ее намокшая рубашка прилипла к костлявому телу, а под нею порывисто поднималась и опускалась плоская грудь. Козочка разлеглась на холодном полу сарая. Она лежала на животе, уткнувшись щекою в руки и досыпала прерванный ночью сон, освеженная успокаивающей боль в руках и ногах прохладой. Ищи-Свищи пришел с покупателем. Они приподняли хворост.

— Ну-ка, свешай! Каково? — сказал Ищи-Свищи торговцу, передавая кабаргу.

Приподняв затем следующую груду хвороста и показывая ему козулю, он прибавил:

— Еще вот и эта штучка! Если бы я послушался моего чувства, я бы его оставил в лесу, — правду тебе говорю. Это не животное, а настоящая красота, и подобного ему нет ничего на свете. Ты только взгляни на мордочку! Много ли тебе приходилось получать такого товара! Даже меня самого взволновало, когда он там лежал. Такая прелестная штучка! За эти две штучки мне следует получить с тебя пятьдесят, да еще двадцать франков или не надо ничего. Мое почтение, я ухожу восвояси вместе с моей козулей. Да-с, я люблю свое ремесло, — я не какой-нибудь живодер, черт бы побрал!