Саммер

Маттиас начинал эту тему всегда по обкурке — примерно в одно и то же время. Он вырезал из журнала фотографию Саммер: тот портрет, где она мягко улыбалась, а вокруг волос разливалось сияние — его еще публиковали рядом с сообщением о «вызывающей волнение пропаже». Я чувствовал тошноту, когда, листая очередную газету, натыкался на этот снимок, но потом его, к счастью, убрали — видимо, полиция забыла о существовании моей сестры.

Маттиаса привлекала смерть, в этом было что-то почти чувственное. Он показал мне целую картотеку, заполненную фотографиями убийств, тел, лежащих на дороге в странных позах, стен, забрызганных кровью, снимок девочки в машине — казалось, она спит с открытыми глазами. Он гладил прозрачные папки, в которых хранились фотографии, с нежностью.

Однажды я попытался объяснить ему. Скорее всего, травка, которую мы покурили, настраивала на метафизический лад, и я тихо сказал ему: «Она не умерла, я бы знал, если бы она умерла». Он резко выпрямился и прислонился к спинке дивана с горящими от возбуждения глазами. Я продолжал:

— Но она и не жива. Она стала некой сущностью. Она в воздухе (я стал делать пассы у нас над головой), она везде — в небе над озером, в камышах, которые начинают качаться в безветрие. Она в воде, в рыбьих стайках под пристанью (я чувствовал, как к голове прилила кровь, и поймал себя на том, что говорю сбивчиво, но не мог остановиться, а Маттиас пристально смотрел на меня), иногда она становится лебедем. Я иду на галечный пляж, жду, и — раз! — через несколько минут появляется она, плывет себе медленно. И вижу, что она глядит на меня.

Я поднял глаза на Маттиаса.

— Я знаю, что это она, и она знает, что я знаю.

Маттиас посидел неподвижно с открытым ртом, потом сказал задумчиво и уважительно:

— Ты обкурился.

В другой раз я застал его в комнате Саммер, он лежал на кровати в своих огромных ботах, которые больше годились для походов. Я заорал: «Быстро встал, черт!» Он медленно сполз на пол, потом поднялся, тоже очень медленно и демонстративно — дескать, приказам не подчиняюсь! — и пошел к фотографиям, прикнопленным над прибранным письменным столом — на нем по-прежнему лежали школьные учебники сестры и стояли пустые подставки под карандаши и ручки. Снимки немного повело от времени. «Вау, черненькая тоже ничего так», — воскликнул Маттиас и потянул губы к парному портрету Саммер и Джил.

Потом увидел выражение моего лица и отпрянул.

Мы молча вышли из комнаты. Я закрыл дверь и мягко повернул ручку, как будто там оставался спящий младенец.

На самом деле Маттиас удивлял меня: казалось, ему ничего не интересно — ни он сам, ни его будущее, — он шел по жизни, чуть иронично улыбаясь, словно обладал естественным превосходством над остальными и смотрел весь на мир свысока.

Как-то раз он привел меня к своей знакомой, девице с синими волосами и с безумной кучей сережек. Жила она в высотке в районе Серветт, организовывала спиритические сеансы и дружила с бывшими сокурсниками из колледжа в Гран-Саконне, который занимал несколько зданий; украшающие дома черные потеки делали их похожими на погоревший тюремный комплекс где-нибудь на пустыре в Восточной Европе или во Франции. В комнате обнаружились толстая девка в черном и парень в рваной футболке с парой значков: один с изображением Ленина, другой — с надписью «Kidsin Satan Service»,[16] что показалось мне не совсем к месту, если принять во внимание обстоятельства. На их лицах ничего не отражалось, они выглядели старыми и такими же беззаботными и уверенными в себе, как Маттиас. Вроде как уже попали в мир взрослых, а потом с отвращением покинули его и отправились в неизведанные края.

В квартире было темно, горело только несколько свечей под гипсовой иконой Божьей Матери, чьи изливающие любовь — согласно замыслу автора произведения — глаза в мерцающем свете изрядно косили, и потому казалось, что Мадонна насмехается над присутствующими.

Парень с девицей разглядывали меня вяло и недоверчиво, зато приятельница Маттиаса, которую все звали Нико (что звучало лучше, чем Николь), так и впилась в меня глазами. Я понял, что Маттиас рассказал им мою историю, когда она пожала мне руку и сказала: «Мои соболезнования, я про сестру. Мы попробуем с ней поговорить. Знаешь, нам уже удалось пообщаться с кучей людей. Джон Бонэм,[17] например, часто приходит. Он классный». Я ничего не понял, поэтому просто улыбнулся в ответ, а она протянула мне чашку, наполненную солью, и предложила начертить круг на полу, «чтобы отпугнуть злых духов».

Мы расселись вокруг пластмассового стола, который отдаленно напоминал традиционные столики для спиритических сеансов, но был таким легким, что дергался от каждого прикосновения, и прижали большими пальцами перевернутый бокал, окруженный буквами из игры «эрудит». Нико начала сеанс, осенив столик крестным знамением и пропев что-то на латыни странно низким голосом, как будто в нее вселился дух оперной дивы-контральто, потом сказала: «Дух, ты здесь?» И ничего не произошло.