Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

17 октября Шереметев, пробывший к тому времени в Ливадии более недели и уже – как ему показалось – разобравшийся в раскладе сил и влияний у одра императора, указал в дневнике на две ключевые фигуры, принимавшие решения, – Воронцова-Дашкова и Марию Федоровну. Министр императорского двора, по словам Шереметева, «несомненно, при многих достоинствах очень упрям», «чересчур много берет на себя и бравирует». Пускай побуждения Воронцова-Дашкова «самые благородные», однако «самоуверенность велика». «Корень всей неурядицы» Шереметев усматривал в «отсутствии настоящих отношений между императрицей и Воронцовым». В то же время если бы они действовали согласованно, то «дело бы двигалось правильно». Очевидно стремление многих повлиять на Марию Федоровну «во вред Воронцову» из зависти к его положению «при государе». Например, обер-прокурор «шипит» в адрес министра императорского двора: «Он игнорирует наследника». А Воронцов-Дашков «слишком самолюбив, чтобы победить себя в отношениях» с императрицей, причем «даже в такую серьезную минуту». Тем не менее, как считал Шереметев, министра императорского двора извиняет «его высокое чувство», он – несмотря на недостатки – лучший из собравшихся в ливадийской резиденции. В качестве примера досадного недопонимания между Воронцовым-Дашковым и Марией Федоровной Шереметев привел казус, произошедший в тот же день. Александр III причастился у находившегося в Ливадии о. Иоанна Кронштадтского. Однако этот факт не был предан огласке, хотя министр императорского двора сочувственно относился к такой мысли, – на его предложение императрица ответила: «Не нужно». А в итоге «все обвиняют Воронцова» в замалчивании обстоятельств жизни больного[191].

Именно Воронцов-Дашков организовал составление Манифеста 20 октября – о восшествии на престол Николая II [192]. Джунковский, находившийся возле кабинета, в котором только что скончался Александр III, в воспоминаниях изложил собственные наблюдения о том, что делал Воронцов-Дашков в первые минуты после смерти государя: «Наконец, отворилась дверь, вошел граф Воронцов и вскоре вернулся с бумагой. Минуты через две Воронцов опять вышел – цесаревич подписал манифест о вступлении на престол»[193]

.

Любопытно, что беспечный министр императорского двора даже не оставил себе копии манифеста. По свидетельству Шереметева, вечером 20 октября он зашел к Воронцову-Дашкову. Жена министра сказала: «Останьтесь ненадолго – Вяземский (начальник Главного управления уделов Министерства императорского двора Л. Д. Вяземский – непосредственный составитель манифеста. – Д. А.) сейчас принесет манифест». «Вяземский, манифест – что это?» – Шереметев «сразу не понял» и ответил: «Я его прочту завтра»

[194]. В. Л. Степанов ничего не говорит о влиянии Воронцова-Дашкова в Ливадии и даже как-то странно замалчивает его фамилию, замечая, что манифест «поручили» составить не Победоносцеву, а Вяземскому[195]

. В то же время отдать такое распоряжение Вяземскому мог только его непосредственный начальник. Воронцов-Дашков по вполне понятной причине не хотел выпускать из рук подготовку столь важного документа и допускать до работы над ним главу другого ведомства.

Между тем Кривенко в воспоминаниях свидетельствовал, что его начальник «огорчен был неудачей с манифестом». Это утверждение никак не комментировалось мемуаристом, однако из контекста его воспоминаний следует, что Воронцов-Дашков, видимо, собирался поручить составление этого документа именно ему. Министр императорского двора отправил Кривенко, пробывшего в Ливадии «всего три дня» в начале октября, обратно в столицу со словами: «Все в руках Божиих, быть может, государь и не поправится, надо бы подумать о манифесте… Вы в Петербурге займитесь этим и по телеграмме немедленно выезжайте сюда». Такая телеграмма пришла 17 октября, однако из-за «снежного заноса» на железной дороге Кривенко прибыл в Ливадию только 21 октября. К этому времени составленный Вяземским манифест был уже подписан[196]. Непонятно только, чем именно был «огорчен» Воронцов-Дашков. Вряд ли тем, что манифест подготовил не один, а другой его подчиненный [197].

Как отмечалось выше, С. В. Куликов считает, что текст Манифеста 20 октября 1894 г. свидетельствует о реформаторском настрое нового государя. Непонятно, из каких фраз документа можно сделать такое заключение. Единственное место, которое допустимо рассматривать как выражение некоего намерения о приоритетах начавшегося царствования, сформулировано достаточно туманно и не дает оснований для подобного вывода. В этом месте говорится, что целью Николая II являются «мирное преуспеяние, могущество и слава дорогой России и устроение счастья всех <.. > верноподданных»[198].