Самое главное приключение

Лейн был странно сдержан в отношении того, что надеялся найти. Со дня первой беседы ученого с капитаном прошло десять месяцев, и за это время доктор ни разу не упомянул о доисторических животных Андерсона, словно только что увязших в море нефти и смолы. Если бы его спросили, он сказал бы, что пока еще не вынес определенное суждение; вне сомнения, это было бы правдой. Несомненным было и то, что птица-рептилия отнюдь не растворилась, как мираж, но продолжала существовать, и ее загадочная реальность не могла найти удовлетворительного объяснения.

По зрелом размышлении Лейн отбросил первоначальную теорию, гласившую, что птица законсервировалась и пережила миллионы лет, как сардинка в масле. Он не спешил делиться своими мыслями с капитаном: кто знает, какие еще байки придумает в запале этот бывший горный инженер и китобой, наделенный пылкой фантазией? В истинно научном духе доктор решил дождаться новых фактов, прежде чем пускаться, как Оле, в соблазнительные гипотезы.

В этом решении его поддерживало неприятное воспоминание. В душе он еще не простил капитана, который принял его за наивного энтузиаста, готового поверить в первую же русалку с головой из кокосового ореха. Но главное, доктор твердо продолжал считать Дрейка величайшим дешифровщиком современности и надеялся, что после столь пристального изучения фотографий Хансена тот наконец поделится своими выводами. Эдит, с разрешения Дрейка, уже раскрыла отцу причину странного поведения молодого ученого.

— Так что же, о устрица, — спросил Лейн, поворачиваясь к Дрейку, — теперь вы готовы раскрыть створки?

— Да-да, у вас уже есть теория? — выпалил Оле.

— Целых две, — ответил Дрейк.

— Две теории! — зашелся от восторга Оле. — Молодой человек, вы настоящий ученый. В чем заключаются ваши теории?

— Первая — которую лично я предпочитаю — в том, что я сошел с ума.

— Все видится вам настолько невероятным? — спросил доктор, подняв брови.

— Я уже говорил вам в Сан-Франциско, что это просто непредставимо, — вмешался капитан. — Сейчас Дрейк это подтвердит. Погодите немного и сами все услышите.

— Речь совсем не о вашем рассказе, — сказал Дрейк. — По сравнению с истинным смыслом надписей, каким я его вижу, ваше море чудовищ кажется довольно скромным. Я согласен признать, что ваше повествование соответствует действительности, хотя доктор Лейн все еще проявляет в этом вопросе осторожность. Но другое… истинное значение фрагментарной истории. отраженной в надписях — я предпочитаю не обсуждать до тех пор, пока события не докажут мою правоту или безумие.

— Я понимаю вашу позицию, Дрейк, — сказал доктор. — В данных обстоятельствах и я повел бы себя точно так же. С другой стороны, вы можете нам кое-что сообщить, не отступаясь от своих принципов. Исходя из того, что вам удалось найти, считаете ли вы, что мы обнаружим вещественные свидетельства истинной схватки? Я имею в виду, разумеется, столкновение, которое так постарались скрыть создатели надписей.

Дрейк бросил на него проницательный взгляд.

— Вы догадались о природе той войны?

— Исходя из других данных — возможно. В таком случае вы должны понимать, почему я не делюсь раньше времени своими предположениями. Итак, найдем ли мы свидетельства подлинной битвы?

— Не знаю. Мне это показалось бы невозможным.

— Некоторые вещи вечны, — тихо заметил доктор. — Насколько мы способны судить, жизнь, не исключено, нельзя уничтожить.

— Вам никогда не доводилось нюхать мертвого кита? — спросил приземленный капитан.

— Доктор имеет в виду совершенно другое, — запротестовал Оле, начиная краснеть.

— Я знаю, Оле. Я знаю, что имеет в виду доктор. Он говорит о душе. Но, доктор, видели ли вы когда-нибудь кита, обладающего душой?

— Не после смерти, — с улыбкой ответил доктор. — Однако я подразумевал совсем иное. Моя мысль была более прозаической и сводилась к вопросу энергии, клеток и прочих общеизвестных вещей.

— Клеток? — фыркнул капитан. — Дохлая рыба — это дохлая рыба, будь в ней клетки или нет.

— Совершенно…

— Заткнись, Оле. Доктор Лейн, я не такой дурак, чтобы спорить с вами на вашей палубе. Когда вы сможете показать мне мертвого кита, который не сгниет за три недели, я поверю в бессмертие жизни.

— Это…

— Заткнись, Оле. Ну, доктор, где ваш бессмертный кит?

— На небесах, — ответил Лейн, не моргнув глазом.

— Отец, — запротестовала Эдит, — это слишком.

— Не обязательно, моя птичка. Вспомни пророка из Ниневии[11]. Итак. Дрейк, какова ваша вторая теория?

— Что все это буквальная правда.

— Мне тоже так кажется, — сказал доктор.

— И мне, — эхом отозвался Оле, прежде чем капитан успел его перебить.

— Такого не может быть, Оле, — возразил доктор. — Вы человек плодовитый, спору нет, но по природе своей неспособны вообразить подобный кошмар.

Оле выглядел удрученным. Ему сделали замечание. Эдит сочувствовала ему, остро страдая от подавленного любопытства.

— Ах, почему бы вам двоим не перестать разговаривать так, будто я маленькая девочка в платьице до пят? Раз уж я достаточно взрослая, чтобы находиться здесь, меня уж точно можно посвятить в происходящее.