Самое гордое одиночество

– Ой! Я не могу, ну какие же Анжелка с Икки обе дремучие! – воскликнула, захлебываясь от смеха, Пульхерия. – Ладно, выходите, я машину закрою.

– Зато ты у нас умная! – бубнили наперебой «дремучие», пока мы поднимались на лифте к самой активной обитательнице подъезда.

Очутившись на четвертом этаже, я сразу сообразила, в какой из квартир живет Зинаида Петрыжкина – ее дверь была распахнута настежь, взад-вперед торопливо ходил народ.

– Здесь будут выборы? – спросила я на всякий случай тучную женщину со стрижкой под «горшок» в байковом халате с вазой из цветного стекла, из которой торчали три искусственных красных гвоздики.

– А вы кто? – вопросом на вопрос ответила она и тупо уставилась на меня.

– Внучка Веры Петровны Сорокиной.

– Мы – группа поддержки, – объяснила Икки.

– Евдокия Павловна! Ну где ваза-то с цветами в конце концов?! Скоро церемония начнется, а вы шляетесь не пойми... – послышался голос Амура Александровича.

– Мурик, отчего ты используешь такие некорректные словесные единицы для выражения своих мыслей?!

– Прости, Лорик, но меня тут, кажется, никто не понимает! Я бьюсь как рыба об лед, а они ничего понимать не желают! Иван Иванович! Ну куда вы галошницу понесли?! Я ведь сказал – чуть-чуть к стенке придвинуть, чтобы проходу не мешала!

– Где ваза, где ваза?! Вот ваза! Тут группа поддержки пришла!

– Какая еще группа?

– Веры Петровны внучка с девками какими-то! – пронзительно прокричала Евдокия Павловна, и к нам сию же секунду выскочил бабушкин секретарь.

– О, Марья Лексевна! Здравствуйте! Рад вас видеть! Это ваши подруги, надо полагать? – И он осуждающе окинул взглядом наше содружество. – Так. Сейчас подниметесь на 12-й этаж в 45-ю квартиру, к Захарчукам, возьмете у них стулья. Что вы на меня так смотрите? У нас стульев не хватает! Трудно себе стул принести?!

– А они дадут? – усомнилась я.

– Скажите, от Рожкова. Ну все, идите, идите!

– Где бабушка-то?

– Как где? Готовится к торжественной части: одевается, речь повторяет, – пояснил Амур Александрович и вдруг как закричит: – Карп Игоревич! Я не пойму, куда вы дорожку утащили? Ее нужно от лифта к входной двери расстелить! Ничего не могут сделать! Зиновий! Проследи, дружок!

Мы поднялись на 12-й этаж, я робко позвонила в 45-ю квартиру. За дверью, к моему удивлению, не спросили: «Кто там?» (может, человеку, что вот так, с ходу, открывает незнакомым людям дверь, никто никогда не рассказывал с упоением захватывающих кровавых историй из телевизионных хроник? Может, этот человек столь отважен, потому что не читал первый русский детектив, написанный пророком нашим – Федором Михайловичем Достоевским о том, как Раскольников целый план разработал, как прикончить старуху-процентщицу, и специально даже петлю под пальто собственноручно для топора пришил). Звякнула цепочка, повернулся ключ, и на пороге вырос, вероятно, самый главный из семейства Захарчуков – крепкий, склонный к полноте мужчина лет сорока пяти в банном цвета чайной розы халате и в черной кепке на голове. Такое впечатление, что он только вылез из ванны, но внезапно ему захотелось пройтись после мытья, и первым делом для осуществления этого своего желания он нахлобучил кепку.

– Что? – спросил Захарчук.

– От Рожкова, – без лишних слов отозвалась я – прозвучало как пароль:

«– У вас продается славянский шкаф?

– Нет, шкаф продали, но есть никелированная кровать с тумбочкой».

Он молча повернулся и ушел, мы недоуменно переглянулись. Через мгновение неразговорчивый человек в кепке и банном халате выставил в коридор два стула, снова ушел, принес еще два и, не сказав ни слова, захлопнул дверь.

Наконец мы, грохоча стульями, вошли в квартиру подъездной активистки. Квартира показалась мне несколько странной, как, впрочем, и ее обитательница, которая всегда ходила с четырьмя крупными бигуди на голове, в длинном вьетнамском халате с запахом с яркими зелеными, желтыми и красными розами и тапочках с массивными бульдожьими мордами. На кухню я не заглядывала, но в комнате повсюду были ковры: они висели на стенах, лежали на полу, устилали две кровати (вместо покрывал) и стояли по углам стоймя, свернутые в гигантские рулоны. В «стенке» все полки, даже предназначенные для книг, занимал хрусталь – вазы и вазочки, ладьи, салатницы, кувшины, графины, рюмки, стопки, стаканы, фужеры... Чего там только не было!

В данный момент, несмотря на филистерскую атмосферу, комната была похожа на избу-читальню 20-х годов прошлого века: неровными рядами стояли стулья и табуретки, у окна – стол, накрытый красным ситцем, на столе графин с водой, стакан и ваза с искусственными гвоздиками.