Самое гордое одиночество

– Как?! Совсем ничего нельзя сделать? – чуть не плача, спросила Огурцова, и тогда находчивая и гениальная сестрица моя предложила вшить, распоров платье по линии талии и чуть ниже, по шву, белый атласный чехол для ее непомерного живота. На том и порешили.

Лишь за три дня до церемонии мы с Икки напали на подходящий салон вечерних платьев и купили наконец то, что хотели. Я приобрела платье, о котором давно мечтала, но фасона, который мне никогда не шел – для того, чтобы носить такие модели, мне еще месяца два назад нужно было сбросить килограмм пять-семь. Но чудо! Я не заметила, как похудела с 9 марта на десять килограмм! Не прошли даром наши с Кронским взлеты на хребет Цаган-Дабан и волшебные парения над Муйско-Куандинской котловиной. Но ближе к делу! Фасон его в точности совпадал с тем самым платьем, в котором полгода назад Икки собиралась расписываться с Женькой Овечкиным и которое было навсегда испорчено при тушении пожара в проктологической аптеке, учиненного накануне бракосочетания Иннокентием. Это модель в стиле 30-х годов цвета нежно-голубого неба, на котором одна маленькая тучка загородила солнце, на узких бретелях, с вышитым плотным поясом в тон вокруг бедер. К нему прилагалась легкая, отделанная по краям вышивкой шаль, которую можно было бы использовать как покрывало на голову при венчании.

Икки же выбрала платье нежно-оливкового цвета по моде Первой мировой войны с узкой талией и широким кринолином до колен, которое очень шло ей.

Пока у нас с Икки вовсю шла подготовка к таинству венчания, жизнь вокруг, естественно, не остановилась, не замерла, а неудержимо двигалась вперед.

Людмила Александровна, к примеру, страстно полюбила омлет, возненавидев яичницу, и тем самым вернула себе расположение Роблена Ивановича, который не мог устоять перед кулинарным искусством бывшей жены и опять переехал к ней. Икки, в свою очередь, перебралась в папашину квартиру и теперь каждый день тратила на дорогу, чтобы добраться до единственной проктологической аптеки Москвы, ровно два часа своего драгоценного времени. Правда, нередко до работы ее подвозил Феденька.

Нина Геннадьевна, переболев мнимой беременностью, навсегда вернула Ивана Петровича – теперь он окончательно забился жене под каблук, чувствуя вину и в полной мере осознав собственное предательство по отношению к бедной женщине, которая во чреве своем вынашивала его ребенка. Так, по крайней мере, он думал. Тут еще надо сказать, что Анжелкина мамаша вернулась в лоно православной церкви и заняла прежнее место за свечным ящиком, торгуя иконами, книгами и кассетами с проповедями священнослужителей и духовными песнопениями.

Вероника Адамовна в тот самый день, когда Икки с Федором нашли друг друга, рванула (как и предполагала Пульхерия) в институтскую каморку к бывшему супругу и единомышленнику, который способен понять всю глубину оскорбления, что нанес ей Протычкин касательно того, что великий и неподражаемый Николай Васильевич Гоголь не внес в русскую литературу ничего нового. Они минут 20 обсуждали Леонида Михайловича, сидя рядом на топчане и придя к общему выводу, что жуковед – подлец и ничтожество, обнялись крепко, кажется, прослезились даже, после чего Вероника Адамовна собрала скудные мужнины пожитки и сказала ему сердечно:

– Аполлинаий Модестович, пойдемте-ка домой! Фто это мы с вами на стаости лет какую-то въажду затеяли! – Пулькин отец очень этому обрадовался, воодушевленно вскочил с казенного лежака и по дороге домой все уговаривал Веронику Адамовну бросить искать ребро, потому что занятие это пустое и весьма сомнительное:

– Можно всю жизнь на это потратить, да так ничего и не найти. Да-с. А давайте-ка, Вероника Адамовна, вернемся к прежней нашей деятельности!

– Фто вы имеете в виду? Книги да статейки пописывать?

– Да хоть бы и так! Но не только это! Будем снова работать! Искать рукописи величайшего писателя, его личные вещи – пуговки, кружавчики, предметы туалета. Ведь эти мелкие вещички могут поведать о нем гораздо больше, чем ребро!

– Как так? – удивилась гоголеведка.

– А что нам даст ребро? Вот предположим, мы нашли его, сделали все надлежащие анализы, и Микола Тарасович Яновский действительно оказался потомком Николая Васильевича. И что нам это дает-с? Ведь даже самому Яновскому это не нужно! Он занят только своими чучелами! К чему тогда это нам?

– Я никогда об этом не задумывалась! А ведь вы, Апойинаий Модестович, пъавы! – Вероника Адамовна стояла в темноте (в подъезде кто-то выкрутил лампочку) как громом пораженная. Через мгновение она пришла в себя и вошла в квартиру совершенно счастливая, почувствовав впервые за четыре дня отчаяния и апатии, что жизнь не закончилась и что им с Аполлинарием Модестовичем предстоит еще очень многое найти, разгадать и поведать об этом всему миру в своих книгах и статьях. Спустя два часа окрыленная новыми идеями гоголеведка говорила дочери: – Пуфечка! Как я могла! Как я могла поугаться с твоим отцом?! Ведь это же человек с больфой буквы! Как я была непъава!