Самоидентификация японцев в отношениях с Западом и приемы преодоления национальных комплексов

В нацистской Германии и СССР обнаженное (полуобнаженное) тело воспринималось как освобождение от прошлого и символ обновления. В Японии такой «нудистский» дискурс был обречен на провал. Культура японского тоталитаризма боролась с телесностью. Это касается не только собственно эротики (в 1930 году танцовщицам запретили надевать короткие чулки, трико телесного цвета и танцевать канкан; тремя годами позже был запрещен спектакль по мотивам «Повести о Гэндзи»), но и обнаженного или полуобнаженного тела вообще. Япония с готовностью воспроизводила в скульптуре худшие европейские образцы облаченных в форму военных героев, но не осмелилась заимствовать античные реплики нацистской и советской пластики. Не стала она воспевать и полуобнаженное «физкультурное» тело, художественное воспроизведение которого оказалось столь востребованным в европейском тоталитаризме, хотя изображения спортсменов и физкультурников — мужчин и женщин — демонстрировали вовсе не эротизм (при единообразной физкультурной форме гендерные признаки оказывались там максимально смазанными), а служили совсем другим целям. Здоровое и мускулистое тело демонстрировало готовность служению не личным, а государственным интересам. Однако такое тело нарушало сложившуюся иерархию (в том числе и гендерную) и потому было для Японии неприемлемым. Что до женской наготы, то она вообще служила эквивалентом продажности и потому не могла быть введена в общественный оборот ни при каких условиях. Отличающим японца признаком считалась непревзойденная «духовность», которая плохо совмещалась с телесностью (Мещеряков 2008).

Тем не менее в теле японца все равно были найдены те составляющие, которыми предлагалось гордиться. Но эти параметры не имели отношения к росту и силе, они предполагали прежде всего эстетические коннотации.

Подтверждением этому является приведенная в Приложении

(с небольшими сокращениями) статья знаменитого скульптора Асакуры Фумио (1883–1964), прозванного «японским Роденом». Она была опубликована в 1929 году (Нихондзин… 1929). Автор призывает японцев обнаружить в своем теле то, чем им следует гордиться. Основной упор при этом делается не на физическую мощь тела (при всем желании японцы по этому параметру с европейцами сравняться так и не смогли), а на эстетическую красоту (глаз, волос, лица, рук), дополняемую дилетантскими (кое–где и весьма путаными) рассуждениями о «физиологичности» устройства японского тела. Обращает на себя внимание и то, с каким упоением апеллирует автор к теории эволюции. В Японии теория эволюции (социальный дарвинизм) получила самое широкое распространение. Видимо, прежде всего потому, что в нее «вмонтирована» идея развития (возможность перехода от «варварства» к «культуре»), что вселяло надежду на изменение создавшегося положения вещей, а к этому японцы и стремились. В рассуждениях Асакуры интересно и другое. Хотя он говорит о телесной красоте всех «японцев», за «японцами» отчетливо проглядывает женский образ. Недаром и на приведенном им рисунке, призванном доказать пропорциональность японского тела, изображена именно женщина.

Идеи, высказанные Асакурой, упали в благодатную почву. Лучшие умы тогдашней Японии восприняли их всерьез, осмысление тела японца с точки зрения его эстетичности продолжалось. Теперь объектом рассмотрения стала кожа японца[2]. В 1934 году в знаменитом эссе «Похвала тени» Танидзаки Дзюнъитиро (1886–1965) писал: «Среди отдельных индивидуумов нам попадутся и японцы, более белокожие, чем европейцы, и европейцы с более темной кожей, чем у японцев, но в характере этой белизны и черноты существует различие… [Но] в японской коже, какой бы белизной она ни отличалась, чувствуется всегда слабое присутствие тени. Не желая отставать от европейских дам, японские женщины с большим усердием покрывали густым слоем белил все обнаженные части тела — начиная от спины и кончая руками до подмышек. Тем не менее, уничтожить темный цвет, сквозящий из–под кожного покрова, им не удавалось» (Танидзаки Дзюнъитиро 1996: 62).