Самоходка по прозвищу «Сука». Прямой наводкой по врагу!

А сейчас этот подполковник уговорит опытного лейтенанта перейти к нему. И тот наверняка согласится. Тяжелые СУ-122 в каждую дырку совать не станут, да броня такая, что ее не всякий снаряд прошибет. И Саня бы вместе с Карелиным пошел.

Только Одинцова не возьмут. Он «трехдюймовку» на СУ-76 толком не освоил, а тут тяжелые гаубицы.

– Ну что, Павел, пойдешь ко мне в полк? – действительно предложил подполковник Цимбал.

Как серпом полоснуло это предложение. Никогда Пашка Карелин не вилял, а говорил что думал. Сейчас замялся:

– На меня запрос товарищ Тюльков прислал. И вот на этого парня, – он кивнул в сторону младшего лейтенанта.

– А к своему старому командиру не хочешь? По-моему, я всегда тебя ценил, советовался в сложные моменты. Батареей в последних боях командовал.

– Кем вы меня взять хотите, товарищ подполковник?

Не иначе как от растерянности выпалил этот дурацкий вопрос лейтенант Карелин. Командиром машины, кем же еще? В гаубицах Павел разбирается слабо, потребуется пройти какую-то подготовку. Хотел было поправиться, сказать, что должность не имеет значения. Просто неудобно отказать Тюлькову Не на каждого артиллериста запрос в госпиталь пишут. Значит, нужный офицер.

Но объяснить ничего не успел. И без того багровое, обожженное лицо подполковника сделалось лиловым. Наверное, хотел крикнуть, но сумел лишь со злостью просипеть:

– Чего торгуешься? Батарею ты не потянешь. Командиром самоходной установки мог бы назначить. Или боишься?

Павел хотел ответить, что ничего он не боится и за должность не торгуется. Но Петр Петрович Цимбал, переживший тяжелейший ожог и чудом выживший, уже не владел собой.

– Если командиром машины боишься, может, сделаешь одолжение, примешь взвод боепитания. Как раз для тебя место. Самоходок нет – одни грузовики и лошади. Зато в атаку ходить не надо.

Изо рта бывшего командира летели брызги слюны. Он говорил что-то обидное, несправедливое, забыв, что лейтенант Карелин до последнего прикрывал прорыв наших войск из кольца. Так же, как Цимбал, горел в самоходке и, чудом выжив, три месяца пролежал в госпитале.

Павел стоял по стойке «смирно». И не только потому, что так положено. Он понял: многое изменилось в характере и в жизни Петра Петровича Цимбала.

Карелин не знал, что, мучаясь не только от боли, но и мыслей, как сложатся дальше отношения с женой, он отпросился в трехнедельный отпуск в Железноводск, где у своих родителей жила в эвакуации его жена с детьми. Молодая (на шесть лет моложе Цимбала) красивая жена приняла его, сделав все, чтобы он не заметил ее потрясения.

Когда они шли по улице, на мужа невольно оглядывались прохожие. А во взглядах молодых женщин и девушек сквозила жалость, граничащая с желанием отвернуться и быстрее пройти мимо.

Родственники приветливо улыбались, но старались не смотреть на то, что когда-то было лицом мужественного красавца танкиста. И ночью, когда он ласкал жену, Петр ощущал порой, как напрягается ее тело, а поцелуи даются с заметным напряжением.

Один и другой раз, ночами, он слышал, как всхлипывает его жена. Кого она жалеет? Себя, обреченную провести всю жизнь с обезображенным человеком, или его, пережившего такие мучения и страдающего из-за собственного уродства? А соседки, не заметив Петра, как-то обронили в разговоре:

– Ох, господи, не представляю, как Людка с Петром спит.

– Терпит. А куда денешься? Он большой командир, хорошие деньги, паек получает. А Людка у нас избалованная, на хлебе и картошке сидеть не захочет. Ничего, муж уедет – она свое возьмет.

И быстрый шепот со смешками, в которых Петр угадывал намеки на неверность жены. Хотел тогда схватить обоих баб за шиворот, вытряхнуть из них правду. Сдержался. Они все равно ничего не скажут. А может, всего лишь сплетничают.

Но уехал из отпуска раньше времени. Не хватило решимости выяснить до конца отношения с женой, боялся будоражить сына и дочку. Хотя жена убеждала, что в их отношениях ничего не изменилось, они с детьми любят и ждут его. Но женским чутьем улавливала недоверие мужа и натянутую, как струна, нервозность.

– Петя, я тебя люблю. Не вбивай себе ничего в голову. Слышишь?

– Слышу.

Ничего он не слышал. Больше всего боялся, что сорвется.

– Разрешите идти, товарищ подполковник, – донеслись до Цимбала слова лейтенанта Карелина.

Приходя в себя от несправедливой вспышки гнева в адрес одного их лучших своих командиров, протянул ему руку.

– Удачи, Павел. Береги себя. Мало нас из полка осталось.

– Постараюсь. И вам удачи.

Когда отошли подальше, Саня Зацепин спросил:

– Хорошее предложение этот подполковник сделал. Гаубицы – это все же не наши «сушки». Издалека бьют, в пекло не лезут.

– А чего ради им гусеницы ставят? Ходят, как и мы, в атаку и свою порцию снарядов получают. Броня тоже так себе, а махина тридцать тонн. По такой не промахнешься. Везде хорошо, где нас нет.