Самородок

На галерее было совсем темно, особенно после яркого света в зале. Темно было и на площади вокруг фонтана — Войта, услышав шорох воды, подумал, что идет дождь. Где-то перекрикивалась стража, но далеко. Он не замедлил шаг, двигаясь к лестнице, едва не скатился вниз, не заметив в темноте первые ступеньки, а спустившись на площадь, тут же поскользнулся на брусчатке — не то чтобы упал, скорей оперся рукой о землю, тут же выпрямившись.

— Едрена мышь… — прошипел он сквозь зубы и понял, что скользкое и липкое на пальцах — это опять кровь. И не нужно было иметь степень доктора, чтобы догадаться: кровь Трехпалого и второго чудотвора, бывшего с ним на галерее, которого Войта не разглядел. И… Очена?

Позади раздался не то вздох, не то всхлип, Войта замер и прислушался — шорох фонтана заглушил чужое дыхание, но Войта чувствовал чье-то присутствие совсем близко, а потому свернул под лестницу, вглядываясь в темноту и ожидая оттуда удара. Лучшая защита — нападение.

Но вместо удара из-под лестницы раздался тихий, с придыханием, шепот:

— Войта?

И вопрос этот был полон надежды.

— Очен, ты, что ли? — коротко и тихо спросил Войта.

— Да, — еле слышно отозвался однокашник. — Они убили Сорвана и Трехпалого. Надо бежать! Надо предупредить остальных!

— Так чего ж ты расселся?

Пришлось вытаскивать Очена из-под лестницы за руку и дальше тоже вести за руку, как ребенка. Войта не слишком хорошо запомнил дорогу к «Ржаной пампушке» по узким улочкам и дворикам университета, но глаза привыкли к темноте, и он сумел повторить путь, которым несколько дней назад прошел дважды. Кое-где на землю падал тусклый свет из слюдяных окон, а возле богатых домов брезжил свет поярче — наверное, от фонарей над дверьми. И впереди, в стороне северных ворот, тоже поднимался столб света — должно быть, привратная стража жгла факелы.

— Сорван и Трехпалый хотели задержать стрелков, — бормотал запыхавшийся Очен, — но их было слишком много. Меня они не заметили, я спрятался в тени…

— Как всегда, отсиделся в безопасном месте?

— Это были мрачуны, я бы все равно ничем не помог, — безо всякого раскаянья выдохнул Очен.

— Удобно: ничего не уметь, чтобы в случае чего не высовываться.

Нет, не факелы привратной стражи горели у северных ворот — Войта понял это за несколько кварталов оттуда, по стойкому запаху гари, тянувшемуся по улочкам. Догорал трактир «Ржаная пампушка», и водой его поливали только для того, чтобы огонь не перекинулся на соседний постоялый двор. Впрочем, огня уже не было — лишь полыхавшие жаром угли и тяжелые головни балок. Обломки черепицы появились под ногами шагов за пятьдесят до пожарища — сильно, видать, горело… К запаху гари примешивался стойкий запах горелого мяса.

На подходе к трактиру, освещенный мерцающим светом догоравших углей, раскинув руки лежал Весноватый с тремя стрелами в груди. Ближе к порогу, головой вперед, валялось еще одно обгорелое тело — будто человек споткнулся и упал, выскочив за дверь. Войта посмотрел по сторонам — стреляли, должно быть, с надвратной башни. А может, и от ворот, не таясь.

Ведра с водой по цепочке передавали от колодца на постоялом дворе, но уже без особенного рвения; вокруг, размахивая руками, туда-сюда сновал круглобокий человечек и призывал не бросать начатого, потому что «опять полыхнет». Наверное, это был хозяин постоялого двора.

Хозяин трактира и трое гостивших у него чудотворов остались в живых — обожженные, закутанные в тряпье, они сидели на земле, в дальнем углу постоялого двора. Снаружи обе двери трактира кто-то подпер клиньями, и когда полыхнуло — а вспыхнул деревянный трактир как факел — слишком долго выламывали тяжелые рамы окон. А когда выломали, наткнулись на стрелы из темноты. Спаслись те, кто уходил через заднюю дверь, до дворика стрелы не доставали, но и выбраться оттуда было непросто. И живых, не успевших выбраться, и убитых накрыла рухнувшая вскоре крыша.

Чудотворов в Храсте не жаловали, а потому снять комнату для погорельцев оказалось непросто. Деньги были только у Войты, но их вполне хватило бы и на съем постоялого двора целиком, однако хозяин заартачился, опасаясь, что и его подожгут, и после долгих мытарств и уговоров удалось снять единственную комнатушку на всех — одну из десятка над грязным кабаком, в какие продажные девки обычно водят своих возлюбленных. Комнатка кишела клопами, воняла мочой и портянками, и половину ее занимал широкий дощатый топчан, кой-как прикрытый засаленным тюфяком.

С рассветом, едва откроются ворота, собирались уехать, Войта договорился с перевозчиком — Очен даже на такую малость был неспособен. Впрочем, он кое-что понимал в мазях, а потому остался перевязывать обожженных товарищей.

Часа через полтора их убежище нашел Драго Достославлен, разодетый в пух и прах, сияя пуговицами на рубашке, а потому выглядевший в грязной комнатенке странно и фальшиво. И так же фальшиво потрясавший кулаками.

— Мы отомстим! Подлость будет наказана! Мы не оставим здесь камня на камне!

— Здесь одних только студентов больше, чем жителей в Славлене, — заметил Войта. — Включая женщин и детей.