Самосбор: Легенды Гигахрущевки

Человек – уникальное порождение мироздания. Он способен привыкнуть к чему угодно, лишь бы было время на адаптацию. То, что сегодня кажется ему адом, назавтра становится бытом и скучной рутиной. Пищевой концентрат превращается в жратву, о которой искренне мечтаешь целую смену, несмотря на гнилой привкус. Бетонные коридоры Хруща, лестницы, ведущие в неизвестность и переходы, замкнутые сами на себе в бесконечном фрактальном подобии, с легкостью заменяют дом.

Стоит человеку только свыкнуться с нормальностью происходящего вокруг и все: он встраивается в новый порядок вещей – покорно склоняет голову и взваливает на плечи ношу новой реальности. И груз этот вдруг становится не таким уж неподъемным, каким казался вначале.

В способности приспосабливаться заключается главная слабость человека. Но именно в этом и кроется его великая сила.

Спустя пять семисменков Николай принял свое положение. Перестал бросаться горлом на острые углы при любой возможности и успокоился. Но не смирился. В жилячейке с ним теперь обитал его давний приятель и коллега по цеху Дима Жижов. Его веселый гогот от собственных шуток, которые он рассказывал Николаю вечерами напролет, слегка рассеивал тоскливую тишину. Резал на лоскуты унылое одиночество и возвращал… Если не к жизни, то хотя бы к осмысленному существованию. Горе отступило под напором жизнерадостности Димки, который не давал своему другу времени на плохие мысли.

А горевать было из-за чего. От рук инженера – его главного инструмента и механизма – остались короткие обрубки чуть выше локтей. Вместе с руками изобретатель лишился всякой тяги к жизни. Но на ее месте, с каждой ночью, проведенной наедине с мыслями о будущем, все больше росла мрачная решимость.

Начальник производства оставил Николая в штате на должности мастера. Инженер приходил на завод на половину смены, руководя настройкой и переналадкой «Старателя». Теперь он был единственным носителем информации о станке. В ту злополучную смену вся документация была похищена. Чекисты, начавшие расследование, лишь развели руками – следы неизвестного человека в противогазе терялись на первом же лестничном пролете. Самосбор уничтожил большую часть улик. Прибывшие после него на зачистку ликвидаторы сожгли все остальное. Дело безнадежно заглохло и было передано в архив.

Когда Николай об этом услышал, то лишь тихо сказал:

– Теперь все в моих руках, – и горько-горько усмехнулся.

Свободное от работы время Николай стал тратить на обходы соседних гигаблоков. Вскоре жители всех окрестных ячеек привыкли к калеке в старом, наверняка доставшемся еще от деда, ликвидаторском кителе, выспрашивающему у каждого встречного о всякой несусветице. Большинство украдкой смотрели на него и качали головой с сочувствием. Потерявший все безумец, который утратил сознание в бесконечных коридорах – таким его видели теперь окружающие. Они искренне жалели его, но, втайне даже от самих себя, вздыхали с едва заметным облегчением – опять нечто ужасное произошло с кем-то, а не с ними. Когда увечья, помешательство и смерть напоминают о себе ежесменно, перестаёшь им ужасаться. Ты лишь делаешь жалостливую мину, потому что так принято, и незаметно радуешься, что беда вновь тебя миновала.

На расспросы о неком человеке в чёрном плаще и порванном противогазе, жители лишь разводили руками. Некоторые открывали гермодвери от жалости, увидев инвалида, некоторые – от настойчивости, горевшей в его глазах. Но все чаще ответом на громкий стук подкованного сапога инженера о металл служила гробовая тишина. С каждой сменой приходилось уходить все дальше от родного блока.

Перестав появляться на заводе, Николай смог уходить еще дальше. Чтобы каждый раз не тратить время на возвращение, ночевать он начал в коридорах. Было страшно попасть под самосбор, но и с этим удалось смириться. Странная отрешенность выдавила его из души. Осталась лишь цель. И ничто кроме нее не имело значения. Николай брёл от ячейки к ячейке и без конца спрашивал, просил, рассказывал и умолял открыть. Раз за разом его провожали взглядом, полным боли и сожаления. Изобретатель позволить себе такой взгляд не мог.

– …в противогазе, говоришь? Да что ты вообще несёшь? В защитных масках ходят только ликвидаторы!

– Я не стал бы врать. Мои руки, их…

– К Чернобогу твои руки! Знаю я вас, проспиртуете мозги этанолом, а на работе потом с похмелья лапы суете под станок. И ходите потом, побираетесь. Идиоты, блять, убогие. Убирайся нахер с этого этажа! Сделай в этой жизни хоть что-то!

– Я сделал в ней гораздо больше тебя, мудак плешивый, – инженер сплюнул на пол и собрался идти дальше.

– Чего-о?..

Инженер недооценил едкость собственных слов. Он успел увидеть только мелькнувший перед носом увесистый кулак. В следующую секунду пространство разорвалось снопами искр, брызнувшими из глаз. Бетонный пол больно саданул по затылку. Послышался грохот захлопнувшейся гермодвери. Разговор, очевидно, не задался.