Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

Сам Нечаев будет арестован через год в Швейцарии, выдан русским властям и умрёт в 1882 году в «секретном доме» Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Но его дело надолго переживёт его самого. Главным образом потому, что наиболее дальновидные слуги и враги самодержавия убедились во взаимовыгодности своего существования. Государственная охрана нуждается в революции, чтобы расширять сферу своего влияния. Революция нуждается в жестокости государственной охраны, чтобы вербовать в свои ряды новых приверженцев. Более полутораста человек, молодых, ищущих свой жизненный путь, были арестованы вследствие случайной причастности к «нечаевскому делу», просидели по году и более в тюрьме, а затем были освобождены за отсутствием в их действиях состава преступления. Из тюрьмы они вышли убеждёнными врагами существующего общественно-политического строя. В каждом из них теперь скрывался будущий Нечаев.

Долгое эхо выстрела Веры Засулич

Покушение Веры Засулич на петербургского градоначальника Трепова в 1878 году – один из самых знаменитых террористических актов в истории России. От других политических покушений его отличает удивительная простота и ясность сюжета. Молодая женщина, безумная фанатичка (с точки зрения одних), героическая защитница униженных и оскорблённых (с точки зрения других) наказала царского сатрапа, а в его лице всю бесчеловечную власть, за беззаконие и произвол. Так как в России власть всегда бесчеловечна и всегда творила, творит и собирается творить беззаконие и произвол, эта версия всегда будет находить у нас понимание. Но так ли всё просто на самом деле? В этом стоит разобраться. Тем более что историческое значение выстрела Веры Засулич в чём-то даже более очевидно, чем значение покушения Каракозова. Эхо этого выстрела отозвалось в смертоносном гуле политического террора, который именно с 1878 года становится постоянным звуковым сопровождением гимнов и маршей Российской империи.

Молодая, без особых примет

Утром 24 января 1878 года градоначальник Петербурга генерал-адъютант Фёдор Фёдорович Трепов в своём недавно обставленном, ещё пахнущем свежим деревом кабинете на Гороховой, 2, занимался вполне рутинным делом: готовился к приёму просителей. Стрелка бронзовых настольных часов приближалась к римской цифре X. Градоначальник встал, слегка одёрнул мундир, выпрямился во весь свой императорский рост и двинулся к двери, ведущей в приёмную, на ходу принимая соответствующий сану величественно-милостивый облик. В высоком зеркале отразились: немолодая, но статная фигура в генеральском мундире, твёрдый овал лица и правильные черты, неумолимо свидетельствующие о том, о чём шептались в Петербурге, но вслух говорить избегали: настоящим отцом Трепова был государь император Николай Павлович. Ровно в десять, с последним ударом часов, генерал-адъютант собственной рукою отворил дверь и вступил в приёмную. Там было многолюдно, витал лёгкий шум приглушённых разговоров. При появлении Трепова все притихли, все лица обратились к нему. По правую и по левую руку от него, как ангелы в деисусном чине, склонились в почтительных полупоклонах подчинённые: офицер для особых поручений майор Курнеев, надворный советник Греч и дежурный офицер участковый пристав Цуриков. В сопровождении этой свиты Трепов двинулся вдоль строя просителей.

Впоследствии свидетели вспоминали об этой минуте различно. По словам Курнеева и Цурикова, первой в ряду ожидающих стояла бледная сероглазая молодая женщина в шляпке и долгополой тальме. Согласно письменным показаниям Трепова, до неё он ещё от кого-то принял прошение. Впрочем, это не существенно. Подойдя к бледной и сероглазой, градоначальник благосклонно глянул на неё, а затем – вопросительно – на Курнеева.

– Свидетельство о благонадёжности, ваше высокопревосходительство, – полушёпотом произнёс Курнеев, почтительно наклоняясь к треповскому аксельбанту.

– А, так, так. Позвольте? – обратился Трепов к женщине, беря из её рук бумагу.

«Всё понятно, – подумал он, невнимательно слушая довольно-таки сбивчивую речь просительницы. – Накуролесила, небось, с нигилистами по молодости, а теперь, как есть нечего стало, хочет поступить в учительницы. Видно – не из богатых».

Трепов любил бедных. И всегда старался показать другим, а прежде всего себе, что любит их. В его голове мгновенно сложился короткий ответ, который он изволит начертать на прошении по окончании приёма: «Выдать госпоже… Как её?.. – Трепов глянул в бумагу, – дворянке Козловой свидетельство, дабы работала».