Самоучитель игры на мировой шахматной доске

Если аппроксимировать статистическое распределение гауссианой, нормировав на 50% вероятность успеха при трехкратном превосходстве наступления над обороной (что, исходя из опыта обеих мировых войн, завышено), получим, что ставки на отряд Витцига следовало принимать где-то из расчета 1:1 000 000. В действительности дело обстояло еще хуже, поскольку при отсутствии у наступающего тяжелого вооружения никаких шансов на успех не было вообще!

Тем не менее операция «Гельб» не производит впечатление выигранной случайно — из-за слишком уж большой глупости противника или фантастического везения. Иными словами, подсознательно мы воспринимаем звенья этой операции — захват бельгийских мостов и фортов, расчистка завалов и минно-взрывных заграждений в Арденнах, форсирование Мааса без поддержки артиллерии, быстрое продвижение к морю с «повисшими» флангами — как вполне реальные. В манштейновской авантюре присутствует своя логика. Логика невозможного.

Анализируя штурм Эбен Эмаэля и сходные события, принято говорить о внезапности. Б. Лиддел-Гарт указывает, что гарнизон форта был не готов к отражению именно этого вида атаки — воздушного десанта. Но, помилуйте, неизбежность скорого вторжения в Бельгию была в мае 1940 года очевидна всем — от короля Леопольда до последнего мусорщика. Что же касается использования ВДВ, то в конце 30-х годов такая возможность уже не была новостью и учитывалась при военном планировании. Таким образом, если операция Витцига и оказалась для бельгийцев внезапной, то речь должна идти о не совсем привычной трактовке понятия внезапность.

Рассмотрим с этой точки зрения операции японцев против Перл-Харбора, Филиппин и Сингапура в декабре 1941 года. Не подлежит сомнению, что союзники оказались совершенно не готовыми к сражению. Однако же конвои, идущие к Малайе, были обнаружены с воздуха задолго до высадки; о неизбежности атаки Перл-Харбора американцы были предупреждены не только «расколотым» японским дипломатическим кодом, но и многообразной косвенной разведывательной информацией. Что же касается Филиппин, то атака Манилы по погодным условиям была задержана и состоялась лишь через несколько часов после официального объявления войны.

Вновь перед нами противоречие: внезапность достигнута, однако объективно ее не было и быть не могло.

Здесь, пожалуй, лежит первый из ключей к понятию стратегического чуда: в таких операциях субъективные факторы начинают превалировать над объективными. Иными словами, хотя объективно в рассмотренных выше примерах внезапности не было, субъективно она была достигнута в полной мере: обороняющийся оказался психологически не готов оказать сопротивление и принял в качестве истинной ту картину мира, которую построил для него наступающий.

Речь идет, по сути, об индукции безумия. Сторона, дерзнувшая подготовить и осуществить невозможную операцию, должна быть чуть-чуть (или не чуть-чуть) «не в себе». Но безумие, будучи проявлением в индивидуальной психике сил хаоса, и в самом деле заразительно. У десантников Витцига, у летчиков Футиды (Перл-Харбор) [Футида, 1958], у саперов Ямаситы (Малайя, 1941 г.) были особые «тоннели Реальности», искаженные, болезненные, но и привлекательные, как любая сказка. Добропорядочные англо-франко-бельгийско-американские воины столкнулись с подлинным сумасшествием, с яростной, религиозной верой в неизбежность чуда. И их уравновешенное мировоззрение оказалось бессильным против этой веры.

Мы уже говорили о шредингеровской проблеме в стратегии. Всякий бой на какое-то время существует как суперпозиция состояния победы и поражения. Калибровка действительности фиксируется актом выбора, единым для обеих сторон: не только немцы должны поверить, что они выиграли, но и бельгийцы согласиться с тем, что они проиграли. И с этой точки зрения мы должны признать правоту Ф. Фоша: «Выигранная битва — это та битва, в которой вы не признаете себя побежденным». Никто, однако, не знает, как не признать себя побежденным…

Восьмиконтурная модель психики. Личностное содержание неаналитической стратегии

Ключ к пониманию высших, неаналитических форм стратегии дает восьмиконтурная модель психики Т. Лири [Лири, 2000]. Согласно данной модели, поведение человека может быть представлено как результат взаимодействия нескольких жестко закрепленных (импринтированных) паттернов.

Древнейшим из них является биовыживательный контур, сцепленный с продолговатым мозгом. Контур этот возник с появлением жизни на Земле; современную форму он принял у первых млекопитающих. У человека импринт первого контура возникает при рождении.

Биовыживательный контур определяет сосательный рефлекс и далее все функции организма, связанные с питанием. Он же инициирует в человеческих языках систему понятий, а в культуре — ценностей, связанных с образом Матери.