Самовар. Б. Вавилонская

Сталин (хмуро): Учение Ленина-Сталина всесильно, потому что оно верно. (Овладевает Крупской.)

Крупская (выпучивая глаза): Что вы делаете, товарищ секретарь!

Сталин: Эбу, нэ слышишь, да?

Крупская: Я пожалуюсь товарищу Ленину!

Сталин: Лэнин сегодня – это я.

Крупская: Тогда, пожалуйста, немножечко левее… и немножечко ниже… и чуть-чуть быстрее… и чуть поглубже…

Сталин

(раскуривая трубку): Надежда Константиновна, в конце концов, я нэ понимаю: кто кого эбет – вы меня, или я вас?

Каменев: Совершенно верно (получает трубкой в лоб). На тернистом пути мы обретем согласие. Должны же мы его когда-нибудь обрести???!!!

Дзержинский (чешет яйца): Как рыцарским шлемом-то натерло!..

Крупская: Усатенький, дай хучь на пиво.

Сталин: Золотой запас кончился.

Ленин (растерянно): Да? А из чего мы будем делать нужники?

Сталин

: Зачэм? Хлебный запас тоже кончился.

Троцкий (в телефон): Пожалуйста, один билет бизнес-классом до Мексико. Да, пусть товарищ Сикейрос встретит.

Каменев (глядя на гармошку совокупляющихся, с облегченным вздохом): Партия – это монолит!

Дзержинский (кашляет): Ебется ЦК, а чахотка у ЧК.

Арманд: Ах!.. Ах!..

Крупская: Уф… Уф…

Зиновьев (Каменеву)

: Пойдем чай пить. Мы их предупреждали.

Блям-блям-блям! Рекламная па-ауза:

Рота залегла в чистом поле – строчит пулемет из дзота, не давая поднять головы. Командир приказывает солдату – тот лежа отдает честь и ползет к черной щели амбразуры, где пульсирует огонек. Подобравшись, солдат достает что-то из кармана и ловко затыкает дуло пулемета – стрельба смолкает. С облегченной улыбкой солдат гордо показывает зрителю коробочку:

«Тампакс – это полная безопасность!»

Уррра! – рота встает и ликующе наступает.

Блям-блям-блям!

Морское сражение: надутые паруса, мачты рушатся, борта клубятся дымом залпов. Ядро проламывает корпус корабля, внутрь хлещет вода, корабль кренится, тонет. Внутри матросы пытаются заделать течь, но доски и брусья выбивает из дыры потоком воды. Старшина делает успокаивающий жест, достает что-то из аптечного ящика и затыкает дыру. Течь прекратилась! Все в восторге смотрят на коробочку:

«Тампакс – это ваше спасение в любой ситуации!»

И корабль с реющим вымпелом гордо удаляется к закату.

Блим-блим-блим!

Дым извергающегося вулкана застилает небосвод, всё гибнет в копоти. С небес простирается рука и чем-то затыкает кратер. И под лазурным небом сияет радостная и нарядная жизнь.

«Тампакс – вот чего не хватало мне при сотворении мира!»

4.

…ЖАРА в Москве вначале была незаметна. То есть, конечно, еще как заметна, но кого же удивишь к июлю жарким днем. Потели, отдувались, обмахивались газетами, в горячих автобусах ловили сквознячок из окон, страдая в давке чужих жарких тел, и неприятное чувство прикосновения мирилось только, если притискивало к молодым женщинам, которые старались отодвинуть свои округлости не столько из нежелания и достоинства, но просто и так жарко. «Ну и жара сегодня. – Обещали днем тридцать два. – Ф-фух, с ума сойти!» Хотя с ума, разумеется, никто не сходил. Дома отдыхали в трусах, дважды лазая под душ.

Так прошел день, и другой, и столбик термометра уперся в 33. Ветра не было, и в прокаленном воздухе стояли городские испарения. Одежда пропотевала и светлый ворот пачкался раньше, чем добирался от дома до работы. Расторопная московская рысь сменялась неспешной южной перевалочкой: иначе уже в прохладном помещении с тебя продолжал лить пот, сорочки и блузки размокали, и узоры бюстгальтеров проявлялись на всеобщее обозрение – откровенно не носившие их цирцеи сутулились, отлепляя тонкую ткань от груди, исключительно из соображений вентиляции.

По прогнозам жаре уже полагалось спасть, но к очередному полудню прогрев достиг 34. Это уже случалось в редкий год. Скандальный «Московский комсомолец» выдавал хронику сердечных приступов в транспорте и на улицах, и в метро врубили наконец полную вентиляцию, не работавшую из экономии энергии лет пять. Ошалевшие граждане в гремящих вагонах наслаждались прохладными потоками.

Суббота выдала 35, и на пляжах было не протолкнуться. Песок жег ступни: перебегали, поухивая. В тени жались вплотную; энтузиасты загара обтекали на подстилки, переворачиваясь. Парная вода кишела.

Воскресные электрички были упрессованы, будто объявили срочную эвакуацию, тамбуры брались с боя. Москва ринулась вон, на природу, под кусты, на свои и чужие дачи; под каждым лопухом торчала голова, и в глазах маячило извещение: хочу холодного пива.

Продажа пива и лимонада действительно перекрыла рекорды. Главным наслаждением манило глотнуть колющееся свежими пузырьками пойло из холодильника, фирмы сняли с телевидения рекламу прохладительных напитков: и так выпивали все, что течет.

С каким-то даже мазохистским злорадством внимали: