Самозванец. Повести и рассказы

— «Братец» все же порядочная сволочь, — говорит Шура задумчиво. — Он ходит надувшись, как индюк, фаршированный идеями. Идеи эти касаются вашего выступления в университете, при этом они такого гнусного свойства, что Уна влепила ему оплеуху...

— Но с Эштвен у них, очевидно, взаимопонимание...

— Скорее взаимовыручка. А девица Аэглин может сильно в результате пострадать...

— Это такая черненькая с «хвостиком»? — напрягает память Виталик.

— Нет. С «хвостиком» — Уэглин. Почувствуйте разницу. Означенная девица Аэглин насолила чем-то «братцу» — не дала попросту. А с Эштвен у нее трения довольно давно. Как у них, у менестрелей, принято — впору яд в бокал подсыпать. Последний дар Изоры...

— Ну и что?

— А то, что ты рискуешь стать соучастником подлости. С-сугубо.

Шура, кряхтя, поднимается на полок. Виталику смотреть на него теперь неудобно — пот заливает глаза. Он идет в бассейн.

— Чемпионат по синхронному плаванию! — кричит человек в каске. Стоя по подмышки в воде, он звучно ударяет в бубен.

— Я — сирена! В смысле — русалка, — рекомендуется эльфийка, одетая в трусики. — Пойдем со мною, Одиссей!

— Мы веселые подружки,

Мы подружки-лесбиюшки, — распевает бородач, сидя на бортике.

На четвереньках вбегает рыжий.

— Похищение Евр-ропы, — объявляет он. — Кстати, я где-то ее потерял...

— Ой! — выныривает со дна другая голая эльфийка. — Я часы нашла! Электронные!

— Который час? — спрашивает бородач.

Эльфийка смотрит на табло и смеется.

— Восемьдесят шесть — девяносто восемь! — говорит она. — Время детское!

В раздевалке Виталик обнаруживает спящего Ложкина, рывком он поднимает его и кладет на лавочку.

— Руки прочь, пидоры! — бормочет Ложкин. — Неконцептуально...

Над входом в предбанник висит табличка с надписью: «Оставь одежду, всяк сюда входящий!».

«Если бы здесь был Алхимик, от его хохота случился бы обвал», — думает Виталик и выходит в коридор.

У костра — гитара и смех. Колонный зал наполнен стайками светляков. Иногда в тяжелом конусе света вспыхивает нескромная живая картинка.

Виталик идет по указателю к мужскому сортиру. Несколько раз ему снова мерещились глаза-угольки, но сразу пропадали.

Сортир обнаружился по запаху. Исполнив должное, Виталик собрался было подойти к костру, но фонарик его, подмигнув бессмысленно, вдруг погас. Пришлось замедлить шаги.

Пробираясь меж колонн, он чуть нс наткнулся на тихо беседовавшую парочку. Дивный «братец» светил фонарем вниз, а на корточках, прислонившись спиной к колонне, сидела Эштвен.

«Как по заказу», — подумал Виталик и беззвучно замер. Его не видели.

— Я другого не понимаю, — говорила Эштвен каким-то горьким голосом, — я-то тут при чем?

— Как это — при чем? Шутить изволите, — дребезжа, проговорил «братец». — Может, мне хочется, чтобы вы-с об этом знали...

— Из каких соображений?

— Есть и соображения. Я как рассуждаю. Всегда приятно знать про верного друга, на какую штуку он способен-c. Вы же в глубине души своей королевствовать желаете? Ну, и когда это приключится, я при вас буду вроде как кардинал-с...

— Нет, это вздор какой-то! — сердясь, сказала Эштвен. — И что за тон у тебя дурацкий?

— Тон обыкновенный и не дурацкий, а подлый-с... — «Братец» захихикал. — Полноте вам ребячиться. Уна, например, чужими руками все обстряпывает. Но ей уж недолго комендантствовать. А вам-с на кого рассчитывать при случае? На блажного дурачка-с? Он небось заради вас такого не отмочит, нет. Он в позу встанет и будет словеса говорить.

«Это обо мне! Ну и стервец...» — пробормотал Виталик, обмирая.

— А я делом-с, делом-с подкрепляю... — продолжал «братец», вихляясь. — Что мне словеса...

— Но ведь я знаю, что ты просто ей отомстить хочешь... Зачем же мной прикрываться?

— А у меня и на это мыслишка припасена. Да не одна, а целых три-с.

— Ну, что еще у тебя за ерунда? — отмахиваясь, спросила Эштвен.

— А вот и не ерунда. Мыслишка первая: вам это слышать противно, а вы от меня не бежите-с. Отчего? Да оттого, что вам это нравится.

— Так «противно» или «нравится»? Я чего-то не поняла...

— И противно, и нравится. Ситуация самая обычная-с. Порок отталкивает и притягивает. К тому же в глубине души-с вы считать будете — «это он из-за меня сделал!» Что бы вы сейчас ни говорили... Ну и считайте на здоровьице, кто ж вам не велит? А вот вторая мыслишка: ежели вы меня отшвырнете, то с кем пребудете? Вам только этот Дон Кишот полоумный и останется... А вы его не хотите-с.

— Не смей его обзывать. Чего ж ты его в глаза не обзовешь? — Эштвен нервно поправляла невидимую прядочку волос.

— А он мне сейчас и в морду! К чему мне эти приключенья-c? Да и вы-с за глаза о нем еще не так говорили. Или не было этого?

— Было! Но он бы простил, он великодушен, а ты... а мы...

— Вот-с!—заторжествовал дивный «братец». — Это вы правильно поправились. Именно что «мы»-с. А Дон Кишоту вашему все равно скоро каюк. Он по веревочке ходит — глядишь, шею-то и сломит! К чему он эту стенгазету на кухне повесил? «Лучшие люди нашей Квартиры»!

Да еще с фотографией Уны! Уна на него зубами-то скрежещет...

— Он... так сделал? — Эштвен смеется почти истерически.