Нельсон поискал табличку, чтобы посмотреть по своей карте, где находится, — переулок его дедушки все не показывался, — но это было бесполезно, потому что все надписи были на китайском. Тогда он направился к дому. Едва дошел до первого угла, сильная вонь ударила ему в ноздри. В нескольких метрах стояла общественная уборная. Тогда он закурил сигарету. Сердце продолжало сжиматься, пока он подходил к дому номер семь, но единственное, что сумел разглядеть Нельсон, — это стена из серого кирпича и старая деревянная дверь. Все дома казались одинаковыми, хотя у этого было несколько разрушенных кирпичей на боковой стене и множество трещин. Он не осмелился постучать. Что он мог сказать? Просто остановился у передней двери и смотрел на нее довольно долго. Из некоторых окон встревоженно высунулись любопытные головы. На чужака глазели без улыбки, без единого движения. Смотрели, как если бы его там и не было. Только один взгляд был иным. Заинтересованным. Худощавый человечек, его соглядатай. Его верный и преданный соглядатай.
Воображение Нельсона разыгралось. Он представлял, как дверь быстро открывается, и его дедушка, юный, выходит из дома с учебниками и тетрадками. Потом он увидел своего двоюродного дедушку Ху — тот пришел сюда, истекая кровью, прячась в тени. В его воображении дверь открывалась и закрывалась. Дедушка выходил с чемоданами и ждал, пока кто-то на углу скажет, что путь свободен: «Солдат нет, можешь идти». Ехал ли он по озеру на лодке? Этот образ ему понравился: тихое скольжение лодки, бесшумные толчки весел в тумане, и его дед с чемоданом в руках. Черт, нужно было постараться выяснить точно, где находится квартал. У него так и зудели пальцы — хотелось писать.
Последний раз взглянув на дверь — она так и не открылась, — Нельсон вернулся на угол, чтобы прогуляться по берегу озера. Немного впереди он увидел надпись на «пиньин» — китайской транслитерации латинскими буквами: «Шуайхутун». Он сел на скамейку, чтобы найти это название на своей карте, и выяснил, где находится: озеро Сихуань! То самое, о котором говорил его двоюродный дедушка в одном из своих писем: в нем он утопил тела своих врагов. Все вдруг приобрело огромный смысл, и рука Нельсона дрожала, пока он писал заметки. «Боже! Если в этот раз у меня не получится, то не получится никогда!» Это был опыт всей его жизни. ОПЫТ большими буквами; нужно было только написать, «раскрасить гравюры», как сказал Моцарт в фильме Милоша Формана. Звонок, звук которого разнесся далеко, отвлек его от размышлений. Оталора повернулся и увидел, что человек, сидящий через три скамейки от него, отвечает по мобильному телефону. Это был его соглядатай. Голос, которого Нельсон не мог слышать и тем более понять, говорил человечку: «Возвращайся. Он у нас».
Ословски пришел в девять часов утра; я к тому времени уже съел несколько порций омлета с колбасой, два куска ветчины с сыром, выпил кофе с молоком, съел два круассана и тарелку диетической каши с обезжиренным йогуртом. Должен признаться, я нервничал, а в тревоге всегда много ем. Что тут поделаешь! То, что называется «душа толстяка». А разволновался я потому, что внешне как будто не собирался принимать предложение, но в глубине души — да. В действительности я хотел, чтобы присутствие преподобного соскребло с меня тонкую корочку неуверенности.
— Доброе утро, надеюсь, вам удалось отдохнуть, — сказал преподобный, протягивая мне руку. — Полагаю, если вы привыкли путешествовать (думаю, что так оно и есть), то одной ночи хорошего сна достаточно.
— Да, преподобный, — кивнул я. — Теперь я другой человек.
Подозвал официанта и попросил подать кофе, но священник сделал отрицательный знак пальцами и сказал что-то по-китайски.
— Чай, чай, — пояснил он. — Несколько чашек зеленого чая — и тело готово к чему бы то ни было. Рекомендую.
— Не забывайте, что я колумбиец, преподобный, — возразил я. — Любой другой напиток, кроме кофе, в это время может быть губителен…
Принесли чайник с кипятком. Ословски налил маленькую чашечку и посмотрел мне в глаза.
— Ну, я пришел выслушать, что вы скажете, — сказал он мне, — вы уже готовы ответить?
Я сделал большой глоток кофе с молоком (третья чашка за утро).
— Помогите мне, преподобный, — сказал я. — Я хочу работать с вами, но у меня все еще есть сомнения.
— Не думаю, что у вас есть сомнения, позвольте заметить. Что у вас есть, так это страх, или я ошибаюсь?
— Может быть, преподобный, может быть, — согласился я. — Да, мне страшно.
— Ничего из того, что я могу сказать, не избавит вас от страха, — ответил он. — Страх иррационален, и знаете что? Мне тоже страшно. Поэтому вы нам и нужны.
— Вот что меня беспокоит. Я так и не понял: если эта рукопись так важна для вас, зачем доверять ее такому человеку, как я? Я хочу сказать, что существуют профессионалы, люди надежные.