Самшитовый лес

Однажды я пелНа большой эстраде,Старался выглядетьМолодцом.А в первом рядуЗадумчивый дядяСмотрел на меняКвадратным лицом.Не то он задачиИскал решенье,Не то это былСотрудник газет,Не то он считалМои прегрешенья,Не то он простоХотел в клозет. А в задних рядах Пробирались к галошам, И девушка с белым Прекрасным лицом Уходила с парнем, Который хороший, А я себя чувствовал Желтым птенцом.

 Какие же песни Петь на эстраде, Чтоб отвести От песни беду? Чтоб они годились Квадратному дяде И этой девочке В заднем ряду? Мещанин понимает: Пустота не полезна. Еда не впрок, И свербит тоска. Тогда мещанин Подползает к поэзии, Из чужого огня Каштаны таскать. Он щи не хлебает, Он хочет почище, Он знает шашлык И цыплят-табака, Он знает – поэзия Вроде горчички На сосиску. Не больше, Нашли дурачка! Но чтоб современно,

 Чтобы не косность, Чтоб пылесос, А не помело, Чтоб песня про то, Как он рвется в космос, И песня про тундру, Где так тяжело.Он теперь хочет,Чтоб в ногу с веком,Чтоб прогрессивно,И чтоб модерн,И чтоб непонятно,И чтоб с намеком,И чтобы красивоПо части манер.Поют под севрюгуИ под сациви,Называют песнейЛюбую муть,Поют под анчоусыИ под цимес,Разинут хайло,Потом глотнут.Слегка присолят,

Распнут на дыбе,Потом застынутС куском во рту.Для их музыкантовСтихи – это «рыба»,И тискают песню,Как шлюху в порту.Все им понятноВ подлунном мире.Поел, погрустил,Приготовил урок.Для них поэзия —Драма в сортире,Надо толькоДернуть шнурок.Вакуум, вакуум!Антимир!Поэты хотятМещанина пугать.Но романс утверждает,Счастье – миг,Значит, надоЧаще мигать.  Транзисторы воют,  Свистят метели,

  Шипят сковородки  На всех газах,  А он мигает  В своей постели,  И тихая радость  В его глазах.  Не могу разобраться,  Хоть вой, хоть тресни,  Куда девать песню  В конце концов?  А может, братцы,  Кончается песня  И падает в землю  Белым лицом?  Ну, хорошо.  А что же дальше?  Покроет могилку  Трава-мурава?  Тогда я думаю —  Спокойствие, мальчики!  Еще не сказаны  Все слова.

После той памятной выставки, где Гошка познакомился с Прохоровым, за спиной которого смеялись дипломницы, красивые девочки-несмышленыши, болтавшие о Возрождении, и Гошка понял, что эпохи Возрождения пока нет и уж, во всяком случае, ему-то со своими песенками в ней не участвовать, и потому это был крах всего, и Гошка решил покончить со своими дурацкими мечтами об искусстве, – он пришел домой, сидел у подоконника, смотрел на синий снег и вынес себе приговор, не подлежащий обжалованию. И тогда ему пришла в голову мысль, простая как репа. Он подумал: если все так худо, что хуже быть не может, – значит все, что будет, будет лучше. Проверим это. Ведь если Возрождение – это эпоха, то она состоит не из одного человека, а из многих – и значит, надо не дожидаться, пока объявят расцвет всех личностей, а начинать с себя.

И вот он едет в такси с длинноногой дипломницей к Николаю Васильевичу и видит снег, и два полукруга на заснеженном ветровом стекле, которые разметают механические «дворники», и видит дворников с фанерными лопатами, сгребающих снег в кучи. Во рту у Гошки папироса с разгорающимся угольком, и при каждой затяжке возникает напряженное лицо дипломницы.