Самшитовый лес

Когда он вышел к ночному костру нашей экспедиции, я его сразу узнал по свисту. Он свистел песенку о безоглядной любви и о вороных конях. Я его сразу узнал, хотя он располнел и лицо его плясало от сменявшихся ежеминутно выражений. Клоунада. Теперь его приняли в институт археологии из-за работы о Леонардо, а он оказался клоуном. Дьявольщина. Он проходил испытательный срок.

Я ни разу не подал виду, что знаю его. Зачем? Он же не узнал во мне скромного технаря, который помогал заносить хвост его серебряной птички, а теперь стал доктором наук и его начальником. Старый я, и горько мне видеть клоунаду жизни. Когда я его вижу, я все вспоминаю, как его звали Сода-солнце и как он ловил капли яркими губами. Бедные маленькие капельки – их тысячи. Сейчас ночь, дождь идет. Навзничь падают капельки – и нет их. А ведь каждая капелька – это чье-то море. И кто-то яркий, с четкими глазами гребет к другому берегу. Потому что все моря внутренние. Только океан омывает материки. И я решил – ладно, пусть он ищет своего дьявола. К дьяволу все сомнения. Помогу ему во всем, в чем он только захочет. Во имя «Сода-солнце» – лучшего напитка на земле, во имя клоунады жизни, во имя безоглядной любви и вороных коней. Ничего не изменилось. Я технарь, а он Сода-солнце, только израненный, и я помогу ему расправить серебряные крылья.

А болтунам и их патриарху Ноздреву я заткну глотки. Я свирепею редко. Но лучше меня не трогать.

– Какая вам требуется помощь?

Он задумался.

– …Ласка, – сказал он.

– Что?

– Я хорошо работаю, – сказал он, – когда меня любят.

– …Сода-солнце… – сказал я, не удержался.

Он вскинул на меня ресницы узко поставленных глаз.

– …Я вас сразу узнал, – сказал он тихо. – Потому и вышел к костру. Там. На Херсонщине…

Я вцепился рукой в подлокотник кресла.

– У меня была старая работа о Леонардо, – сказал он. – Когда я вас увидел у костра, я подумал: а почему бы мне не стать археологом?

– Дьявольщина… – сказал я. – Или цирк.

И проглотил комок.

Он тычком задавил сигарету.

– Не надо, – сказал он.

Он потрепал меня по руке и вышел.

В окно кабинета било солнце. Я выпил прохладной водички из графина.

Сода-солнце…

Пожилой человек был мальчиком

И вот теперь я подписал ему обходной листок, и он увольнялся из института. Я его теряю. На этот раз навсегда.

Я пошел к директору.

– Нет-нет, не просите, Владимир Андреевич, – сказал он, – хватит с меня этого наваждения.

– Но ведь экспедиция все равно состоится.

– Без него, – сказал директор.

– Разве он мало сделал?

– Сделал достаточно, – сказал директор. – Вполне. Вокруг нашего института стоит несусветный галдеж. Сенсация. Попы закопошились. Недоставало еще, чтобы мы добывали доводы в пользу религии.

– Как раз наоборот. Если будет доказано существование некоего реального существа, то это конец важнейшей половины любой из религий. Какой же это дьявол – с анатомией, с телесностью, с обменом веществ? А какая же религия без дьявола?

– Ну, хорошо, а зачем ему понадобился этот словутный певец Митуса, так называемый автор «Слова о полку Игореве»? Ведь он на нас обрушил всех профессоров-славистов. Они ведь слышать не могут о Митусе. И ради чего? Ради озорства. Разве он доказал авторство Митусы?

Авторство он действительно не доказал, но кое-какие доводы разбил. Они говорили, что слово «словутый» обычное слово – славный, прославленный. А он доказал, что все имена, которые кончаются на «слав»: Изяслав, Брячислав, Ярослав, Мстислав и прочие, – все специфически княжеские. Некняжеские имена – все Добрыни и Путяты. И выходит, что «словутый» – это уже не просто прославленный, а скорее – царственный. А какая разница – славный или царственный? Дело в том, что Митусу вообще за поэта не считают. Утверждают, что даже слово «Митуса» – это не имя, а отглагольное существительное от глагола «митусить» – то есть петь, приплясывать – и вовсе не имя, а прозвище шута. А слово «царственный» не очень-то годится для шута. Что же касается слова «Митуса», то он перерыл все источники и нигде не обнаружил второй раз этого слова, этого «отглагольного существительного», хотя глагол «митусить» встречается довольно часто. Ну а кроме того, он обнаружил, что у вернувшихся из Канады лемков, карпатских славян, имя Митуса есть и сейчас. Это уменьшительное – Митуся, Митька, Дмитрий. И в довершение всего он нашел родословную дворян Митусовых, изданную в четырнадцатом году, а они ведут свой род от словутного певца Митусы.

– Сенсация, озорство, – сказал директор. – Несерьезно. Вносит в науку нездоровый ажиотаж. Разбрасывается. Как у каждого дилетанта, одни сенсационные идеи. А ведь хватка у него есть. Мог бы быть ученым.

– Он мог бы быть кем угодно. Он человек, – сказал я. – И, как человек, он обиделся за великого поэта, которого специалисты объявили шутом. И как человек, он доказывает, что человек может стать кем угодно. Он человек, Сергей Александрович, а мы с вами специалисты.

Зря я это сказал. Для Сергея Александровича слово «специалист» – великое слово. Прутковских шуточек на этот счет он не принимает.