Самшитовый лес

Стало быть, вода обновляется раз в сезон. И старица живет от половодья до половодья, в бурной смене событий, и в промежутке у нее есть время подумать не на бегу. Хорошо это или плохо? А никак. И то нужно, и другое. Потому что и реку, и старицу, и все остальное несет река времени. Общая река. Тоже делает витки вместе со своими водоворотами, то есть отдельными телами, которые и есть эти водовороты. Времявороты, точнее сказать. Каждое тело на свете – это времяворот, большой или маленький.

А у Дунаева опять Нюру увели.

– Вернется, – сказал Дунаев, как про корову.

Действительно, вернулась. И стали жить дальше.

А что ж удивительного? Около Нюры мужики дурели.

Еще пока она ходит или сидит, то все еще туда-сюда. А как нагнется за чем-нибудь, с полу чего-нибудь подобрать или мало ли зачем, – то все, конец. Лепетать начинают, молоть что ни попадя. Дунаев видит – дело плохо – и скажет:

– Мне завтра вставать рано.

Гости и расходятся утихать по домам.

Сказано – все счастливые семьи счастливы одинаково, и тем как бы принизили счастливые семьи. Потому что одинаковость – это неодушевленный стандарт. А кому охота считаться неодушевленным? А ведь это для несчастливых счастливые семьи как кочки на болоте, для человека утопающего всякая кочка издали на диво хороша. И выходит, что они только для утопающего одинаковые, а сами-то для себя все кочки разные.

– Мораль тут ни при чем, – сказала мама Дунаеву. – Нюра – случай особый… Вам хорошо, и слава богу.

– Каждый случай особый, – сказал Дунаев.

– Я с вами согласна, – ответила мама.

Мама вышла из сеней на лестницу, где Сапожников тупо смотрел на велосипедный насос, который ему починил Дунаев, и думал: а что внутри насоса делается, когда поршень вытягиваешь, а новому воздуху всосаться не даешь, если, конечно, дырку пальцем зажать? Говорят, воздух разрежается. А почему тогда, если поршень отпустить, его обратно как резиной тянет?

– Пошли домой, сынок… Нам пора, – сказала мама. – Уроки надо делать. Ты учись хорошо. А то нас с тобой завуч не любит.

– Ладно, – сказал Сапожников.

– А ты когда в Калязин в зимний лагерь поедешь, ничего бабушке про Нюру не рассказывай.

– Ладно, – сказал Сапожников.

В то время в школе к Сапожникову относились сдержанно. Это потом к нему стали хорошо относиться. Когда ему уже на это наплевать было, а тогда нет, путано складывались у него отношения в школе.

В классе как привыкли? Либо ты свой, и тогда ты как все и подчиняешься правилам неписаным, но жестким. Либо ты сам эти правила устанавливаешь, и тогда все тебе подчиняются, и тогда ты лидер и будьте ласковы – что ты сказал, то и закон. В первых классах кто лидер? У кого за спиной компания на улице, шарага или двор сильный. В средних классах – кто самый отчаянный. Ну, а в последних классах лидер – это кто самый хитрый, кто хорошо питается и умеет слова говорить.

А Сапожников всю дорогу хотя сам правил не устанавливал, но и подчиняться не собирался.

Пришел он сразу в третий класс, а портфеля у него нет. Мама ему для учебников отцовскую охотничью сумку приспособила, кожаную. Хотела патронташ отпороть – Сапожников не дал. Сказал, что будет туда карандаши вставлять. Сразу, конечно, в классе смех. Шишкин сказал:

– Дай сумку, дамочка.

– На, – сказал Сапожников.

Шишкин сумку за ремень схватил и над головой крутит. Все в хохот. Учитель входит в класс:

– В чем дело? Все по местам.

На большой перемене Сапожников завтрак достал – два куска булки, а внутри яичница, белые лохмотья. Шишкин сказал:

– Ну-ка дай.

– На, – сказал Сапожников и отдал завтрак.

Ну, все сразу поняли – телок. Шишкин откусил, пожевал и сказал:

– Без масла сухо.

И через весь класс шарах бутерброд об стенку возле классной доски. Все смотрят, Сапожников пошел за бутербродом, нагнулся, а ему пенделя. Но он все же на ногах устоял, бутерброд поднял, яичницу, обкусанную шишкинскими зубами, двумя пальцами взял, в фанерный ящик-урну выкинул, а хлеб сложил и к Шишкину вернулся.

– Попроси прощенья, – сказал Сапожников.

Все смотрят.

– Я? – спросил Шишкин.

– Ты.

Шишкин ему еще пенделя. Учитель в класс входит:

– В чем дело? Все по местам.

Следующая перемена короткая. Сапожников вытащил обкусанный хлеб, подошел к Шишкину:

– Попроси прощенья.

– Ну, ты… – сказал Шишкин и опять ему пенделя.

– Попроси прощенья, – сказал Сапожников.

Шишкин взял у него хлеб и опять в стенку запустил, как раз когда учитель входил и все видел.

– В чем дело? По местам. Шишкин, а ну подними хлеб.

Шишкин пошел поднимать хлеб.

Шишкин пошел поднимать хлеб, Сапожников за ним. Когда Шишкин нагнулся, Сапожников ему пенделя. При учителе. Шишкин выпрямился, а Сапожников у него хлеб из руки взял.

– Шишкин, на место, – сказал учитель. – А ты откуда взялся? Я тебя не знаю!

– Из Калязина, – сказал Сапожников.

– A-а, новенький… Плохо начинаешь, – сказал учитель. – На место.

Сапожников весь урок старательно писал арифметику. На другой переменке Шишкин убежал.