Самшитовый лес

– Мы уже пришли. Обязательно возьмем вина… Надо разрядиться. Ты письмо от Глеба привез?

– Да, привез… – нехотя сказал Сапожников.

Они вошли в угловую шашлычную и сели за столик у окна. Тень. А на улице ровные одноэтажные дома и магазины.

– Вы будете пить целую бутылку вина? – спросила Глаша.

– О господи, – сказал Сапожников.

Он думал, что Барбарисов возьмет коньяку, и теперь только косился на эту педагогическую бутылку кисленького винца, он даже названия вин не знал, и сказал:

– О господи.

И стал есть шашлык.

– Глаша, ты знаешь, раньше он был меланхоликом, – рассказывал Барбарисов. – В нем было что-то байроническое.

– Это оттого, что у меня были грязные ногти, – сказал Сапожников.

Он повеселел. Что-то ему начинало становиться почти совсем хорошо, и обида прошла.

– Почему? – спросила Глаша.

– Так полагалось влюбленным. Меланхолия и грязные ногти.

У Сапожникова даже обида прошла. О море он старался не думать. Может быть, он даже еще искупается. Море-то было общее. В крайнем случае он будет купаться в сторонке, чтобы не видели, как у него живот растет.

Обратную дорогу Сапожников не запомнил.

Потом они долго поднимались на четвертый этаж старинного дома.

Блеклые каменные ступени, незнакомый запах на площадках, чугунные перила и хорошие выцветшие двери. А потом вдруг Сапожников вспомнил стихи про юродивого, который позвонил в квартиру за милостыней, а была зима.

Солидные запахи сна и еды,Дощечек дверных позолота,На лестничной клетке босые следыОставил невидимый кто-то.Откуда пришел ты, босой человек?Безумен, оборван и голоден.И нижется снег, и нежится снег,И полночью кажется полдень.

– Пойдемте завтра смотреть со мной фильм «Хижина дяди Тома»? – вежливо сказала Глаша.

– Ладно, – ответил он.

– Вот мы и приехали. Это квартира сестры. Они с мужем на юге. Спать ты будешь здесь.

– Прекрасная тахта.

– Сделана по заказу, – сказал Барбарисов, застилая постель.

– Барбарисов, что это за дамочки на стенках? Ужасные картинки.

– Иллюстрации из дореволюционных французских журналов. А может быть, из «Нивы».

– Мне они нравятся, – с вызовом сказала Глаша.

– Ну, значит, так правильно, – согласился Сапожников.

За окном было уже совсем темно. Сапожников заснул и видел во сне нехорошее. А раньше Сапожникову кошмары снились только дома.

– Чего ты ждешь от Риги? – спросил Барбарисов наутро.

– Развлечений, – сказал Сапожников. – Нормальное чувство командировочного.

– Понятно. Сильная выпивка, много красивых баб и сувениры с видами города.

– Нет… Просто несколько солнечных дней, минимум выпивки и общество милых людей. И давай начнем разбираться в нашем двигателе.

– Нашем? – спросил Барбарисов.

Сапожников не ответил.

– Кого ты считаешь милыми людьми? – спросил Барбарисов.

– Думаешь, я знаю? – сказал Сапожников. – Тебя, наверно.

За прохладным подоконником солнечная листва, спокойные крыши. На улицу, на улицу. Тишина, тайна, шелест шагов, вывески и трамваи. Полупустой вагон, синие рельсы, и, может быть, в пролете домов блеснет море. Хорошо бы поселиться здесь навсегда.

Тут вошла Глаша.

– Папа, я есть хочу, – удивилась она.

– Надо же, все время она хочет есть, – удивился Сапожников.

– А поздороваться не надо? – спросил Барбарисов.

– Доброе утро, – удивилась Глаша.

– Доброе утро, – удивился Сапожников.

В ушах Сапожникова звенело – утро, утро, утро, – что это их понесло, черт возьми? А, чепуха! Вчерашний день не в счет. Все они встретились только сегодня.

Если бы в это утро специалисты засекли время, не пропал бы невидимо рекорд мира по марафону.

Ничего не вышло. За сорок минут Сапожников отхлестал десяток улиц, и от свидания с городом остался только портрет Полы Раксы на афише и трамвай, пролетевший с безумной скоростью.

Опять зеленые яблоки. Сапожников как с цепи сорвался.

Он затормозил и посмотрел на часы. Он не сразу разобрал, где часовая стрелка, а где минутная, мешала длинная секундная, которая отбивала секунды со скоростью пульса.

Сапожников успел к десяти, как договорились, на угол улицы Ауссекля и даже купил в киоске пачку аэрофлотовских карточек-календарей для московских знакомых. Сапожников сел на чугунную угловую скамью и развернул веером глянцевые карты. Крапом были недели и месяцы, а рубашкой – самолет, летящий над Даугавой. Можно было бы, наверно, еще отыграться, если бы знать правила. Но правил становилось все больше, и становилось скучно их заучивать. Чересчур солидно все выглядело, вот что.

Глаша переходила улицу, независимо оглядываясь по сторонам.

– Ах, вы уже здесь?

– Ах, я уже здесь, – сказал Сапожников.

Она вздернула брови.

– Как вам понравился город Рига? – светски бросила она.

– Мне очень понравился город Рига… А какие у вас отметки по диктанту?

– При чем здесь диктант? Я серьезно спрашиваю, вам понравился город?

Сапожников засмеялся.

– Во! – сказал он и поднял большой палец.

– Скажите, почему вы меня зовете на вы? Это странно.