Самшитовый лес

- Нет, - сказал Сапожников. - Я механик.

- Ты всем голову морочишь.

- Что правда, то правда.

- Слушай, а из-за чего у тебя был инфаркт

- Ну-у, товарищи! - сказал Сапожников. - Медицина этого не знает, а ты хочешь, чтобы я знал! А был ли инфаркт? Может, инфаркта-то и не было?

- У тебя ужасное отношение к женщине.

- Да, - подтвердил Сапожников, - что правда, то правда. Хотя, скорее всего, нет.

- А зачем ты мне тогда в любви объяснялся? Откуда я знаю, может быть, ты каждый вечер объясняешься?

- Господи, - удивился Сапожников. - Если б я мог каждый вечер объясняться, я бы объяснялся! Нет, каждый вечер я не могу. Я бы тогда был не Сапожников, а господь бог.

Вика поплакала немножко, а потом сказала:

- Я тебе прощаю.

Тут пришла Нюра, и Вика распорядилась:

- Все-таки нужно, чтобы он жил.

- Ладно, - сказала Нюра. - Будет сделано.

- Я так думаю, вы с ним еще хлебнете горя.

- Сапожников, - сказала Нюра, - ты почему девушку обидел?

- Это я его обидела.

- Вы не огорчайтесь, - утешила Нюра. - Кому он в любви объяснялся, потом удачно замуж выходит.

- Вот это самое ужасное, - сказала Вика. - Ну, я пойду. У вас грузовой лифт работает? Я люблю на грузовом.

- Вика, а почему на грузовом? - спросил Сапожников. - Разве ты шкаф?

- Он автоматический, - сказала Вика. - В нем двери сами открываются.

- Все это любят, - сказала Нюра и пошла ее провожать. Потом загудел лифт и Нюра вернулась.

- Вот почитай литературку.

Сапожников почитал.

Хватит про осень и зиму. Наступило лето. Горожанин днем обливался потом, а после захода солнца глубоко дышал ночным бензином. Горожанин работал на славу и из-за денег, курил и перевыполнял планы, ссорился с начальством и домашними, глох от шума машин и собственного темперамента, ходил в кино и орал: "Гол! Гол!" - на стадионе и перед телевизором, разводил цветы на балконе и хомяков в банке, покупал свечи и керамику, эстампы и старую мебель, французские туфли и японские купальники, подыскивал комнату для любовных упражнений и боялся любви больше голода. Складывалась какая-то новая эпоха, и ее старались угадать по случайным приметам. Одни говорили, что современность - это модерн, другие - что современность это лапоть на стене и самовары. Одни считали, что современность - это моя хата с краю, другие, что современность - это смирно и не могу знать. Одни считали современным город, другие - деревню. Рождаемость падала - перенаселение возрастало. Одни глядели на восток, другие - на запад, воздевали очи горе и зрели в корень. Бог и дьявол поменялись обличьем и за мир дрались оружием, а война лезла в души писком транзисторов. Микроскопическое и большое, пошлое и великое перебалтывались в одном котле, и клокотало варево, опрокидывающее банальные прогнозы отчаяния и оптимизма.

Наверное, и во все времена было так, что от великого до смешного один шаг, но Сапожников в другие времена не жил, и старушечий лозунг "раньше было лучше" действовал на него как предложение о капитуляции, и он вовсе не считал, что дорога через хаос должна быть усыпана выигрышными билетами.

Через два месяца Сапожников уехал в Ялту.

На берегу, скрестив руки, стояли старики в футбольных трусах и жокейских кепочках. Девочка-балерина, опираясь на ржавые перила, делала батманы. Другая некрасивая девочка прижималась к некрасивой матери и твердила: я тоже хочу так... О, ей предстояла трудная жизнь. По пляжу ходил человек в белой кепке, заломленной набок, из-под которой выглядывали седеющие кудри. Он поводил плечами и все время как бы собирался сделать что-то вызывающе спортивное. Но не делал. Эта выставка искореженного комнатной жизнью тела была чудовищна. На каменной набережной бушевал голый старик. Он бегал, приседал, размахивал руками, прыгал, как обезьяна, и вздымал руки к солнцу. На топчане сидела, расставив ноги, огромная старуха. Другая, в очках, приветствовала подружку воинственным жестом. Все это живо напоминало сумасшедший дом.

- Ксс-ксс, - слышался сзади голос нянечки, которая общалась с котенком. - Ешь, ешь... да пей молоко, чертенок... Ну, на тебе с пальца... Надо его в столовую отнести... Да где же его мамаша, черт ее побери...

- Она боится нас, - сказал Сапожников, содрогаясь своего сходства с купальщиками, и отошел от пляжа.

Ночью был дождь с градом. Под крыльцом пищал мокрый котенок.

А утром на пляж море выкинуло мертвого дельфина. Плавник его костяно смотрел в солнечное небо, на боку была кровавая рана, глазки его были закрыты, и он был тяжелый. Большую муху сносило ветром, и она никак не могла сесть к нему на смеющуюся губу.

На завтрак давали сосиски с картофельным пюре, манную кашу и тертую морковь. Вечером будет кинофильм. Индийская картина "Материнская любовь" в двух сериях. Сапожников знал этот фильм. Там поют.